Тамплеры Пролетариата

Горький писал: 'Народушко бессмертный, его же духу верую, его силу исповедую; он есть начало жизни единое и несомненное: он отец всех богов бывших и будущих'. Нечто подобное можно было встретить и у теоретиков немецкой Консервативной Революции и даже у нацистов. Горького сближает с ними и увлечение Ницше…

5. Правый национал-большевизм

Вторая принципиальная сторона национал-большевизма может названа «правой», 'консервативной'. 'Правый национал-большевизм' исходит из такой логики. — Жизнь нации, государства, народа представляет собой некий органический процесс, всегда сохраняющий нетронутым свой центр. Во всех динамических преобразованиях — в том числе кризисах, революциях, мятежах — проступает диалектика 'народного духа', которая приводит к провиденциальным целям, независимо от желаний и воли самих непосредственных участников событий. Нация остается равной самой себе — как живой организм — на разных стадиях своего существования, и даже ее болезнь подчас есть синдром обновления, путь к укреплению. Бытие народа глубже и абсолютнее его социально-политической истории.

Следовательно, все изменения в рамках нации суть явления консервативные, независимо от того в какие внешние формы они воплощаются. Эта концепция 'правого национал-большевизма' была последовательно и полноценно сформулированна Николаем Устряловым. Для Устрялова большевизм и революция были лишь этапами истории русской нации, причем диалектически направленными на преодоление того кризисного состояния, которое только и сделало революцию возможным. Иными словами, Устрялов и другие 'правые национал-большевики' видели «консервативный» элемент не в самой теории революции, не в самой сущности 'нигилистического гностицизма' (как 'левые'), а лишь в постоянстве национального контекста, подчиняющего себе весь социально-политический инструментарий — вплоть до революции.

Такой устряловский национал-большевизм был созвучен некоторым «белым» идеологам, левому крылу кадетов, определенной части монархистов (Шульгин — самый яркий представитель этого направления), и особенно евразийцам, которые пришли в анализе революции практически к тем же выводам, что и правые национал-большевики.

'Правый национал-большевизм' отличается от «левого» (с которым у него все же есть множество общих черт) тем, что он не считает «революцию», 'варварство', «разрушение» самодостаточной ценностью. Стихия религиозного отрицания — столь существенная для 'левого национал-большевизма' и для его корневого гностического импульса — чужда 'правым национал-большевикам', которые видели в революции лишь временное преходящее зло, тут же преодолеваемое позитивом нового национального утверждения. Показательно, что 'правые национал-большевики' чаще всего в момент самой революции и в гражданской войне занимали сторону «белых», оставивая 'старый порядок', пока это еще было возможно, но как только 'белое дело' окончательно проиграло, они стали приветствовать и поддерживать у новой власти все то, что также было созвучно порядку, хотя бы и новому. 'Левые национал-большевики' со своей стороны приветствовали в большевистской власти не то, что она была «порядком», но как раз то, что она была сущностно 'новым порядком'. Для них было важна не преемственность и постоянство какой-то непреходящей, всегда равной самой себе реальности, но «рывок», 'мистерия обновления', радикальное преображение мира, «трансцендирование», выход за пределы. Поэтому-то 'левый национал-большевик' Есенин писал: 'В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее.' Сам Устрялов никогда не скрывал, что видит в 'национал-большевизме средство для преодоления большевизма'. Иными словами, он рассматривал революцию и большевиков с чисто прагматической точки зрения — как силу, которая единственная на данном этапе могла обеспечить России наиболее эффективную национальную централизованную власть. Устрялов полагал, что «большевизм» под воздействием русской национальной стихии и под давлением геополитического и исторического масштаба государства превратится в 'фашистский цезаризм', т. е. в тоталитарный строй, ориентированный на отстаивание русских национальных интересов как в политической, так и в экономической сфере.

'Правый национал-большевизм' пренебрегал наиболее радикальными аспектами коммунистической идеологии, считал, что оптимальным для России был бы возврат к рынку и к крестьянскому строю. Но в целом, отношение к экономике было чисто прагматическим (как у нацистов): какой экономический уклад выгоден для нации, такой и надо принять. Устрялов считал мелкобуржуазный режим самым эффективным, и поэтому так восторженно приветствовал НЭП, который идеологически и обосновал и, возможно, приблизил, так как с мнением Устрялова считались многие партийные вожди, в том числе и сам Ленин. Многие коммунистические критики этого направления — Зиновьев, Каменев, позже Бухарин — особенно подчеркивали «нэповскую» ориентацию устряловской идеологии, и строили именно на этом свои нападки на национал-большевизм, обходя молчанием более деликатный и тонкий чисто национальный момент.

Если к 'левому национал-большевизму' притягивались наиболее нонконформистские элементы из небольшевистских сред, — террористы, неонародники, левые эсэры, крайние сектанты и т. д., - то к 'правым национал-большевикам' тяготели, напротив, многие гиперконформистские типы — спецы, кадровые военные (Брусилов, Альтфатер, Поливанов и т. д.), и — как ни странно! — реакционные круги духовенства и даже черносотенцы. Всех их объединяли симпатии к 'сильной руке', «централизму», авторитарному режиму, явно устанавливающемуся в процессе укрепления власти большевиков. В простом народе, как подчеркивает Агурский, даже бытовала формула: 'Ты за кого — за большевиков или за коммунистов?' «Большевики» ассоциировались с представителями радикальной великорусской державности, с выразителями народной стихии, тогда как «коммунистами» считались, напротив, догматики интернационализма и «западники». К крайне правому флангу национал-большевизма примыкали многие евразийцы, сохранявшие в основном по религиозным и этическим соображениям дистанцию от полного и безоговорочного принятия большевизма.

6. Резонанс в партии

Национал-большевистские тенденции (как правые, так и левые) были продуктом интеллектуальной деятельности некоммунистических теоретиков. Но они имели громадный резонанс в ВКП. Более того, как убедительно доказывает Агурский, именно отношение к национал-большевизму и является тем ключом, который помогает понять «эзопов» язык внутрипартийных полемик всего ранне-советского периода, предшествовавшего окончательному укреплению единоличной власти в партии Сталина. Если опираться на формальные аспекты партийных дискуссий тех лет, то мы попадем в недешифруемый хаос парадоксов и явных противоречий. Только выделение национал-большевизма в качестве основного интерпретационного критерия позволит выстроить всю картину идейной борьбы этого периода. 'Левый национал-большевизм' больше всего импонировал Льву Троцкому, и Агурский справедливо замечает, что пора уже поставить вопрос: 'А так ли Троцкий лев?' Именно Троцкий в своей книге 'Литература и Революция' весьма позитивно отзывается о «попутчиках» и представителях «скифства», чья патетика вполне резонирует с революционным духом самого Троцкого. В некотором смысле, даже теория 'перманетной революции' и идея ее 'экспорта на Запад' не так уж противоречат мсессианским тенденциям сторонников 'национального варварства'. Кроме того, чисто прагматически национал-большевизм позволяет Троцкому укреплять свою власть в партии и в армии, опираясь на национальный дух и прибегая к прямым апелляциям к патриотическим чувствам великороссов. Его последовательным противником уже на этом этапе выступает Зиновьев, который, однако, не примелет только великорусский национал-большевизм, но, будучи главой Коминтерна, с прагматической симпатией относится к национал-большевизму немецкому и даже к левому нацизму. Кроме того, сам Ленин крайне позитивно воспринял сменовеховство, хотя трудно сказать наверняка, чего в этом отношении было больше — прагматического макиавеллистского расчета или действительного сочувствия к 'мистическому нигилизму'.

'Правый национал-большевизм' в свою очередь сопряжен с фигурой Иосифа Сталина, который, как