видит!
И не только Господь.
Продолжить чтение было невозможно. Буквы плыли, смысл ускользал, и Алина, поддавшись порыву, швырнула книженцию в шкаф. Встала. Прошлась. Открыла бар и секунд пять пялилась на бутылки. Достала белую, плоскую и, свернув крышку, хлебнула прямо из горлышка.
Водочная горечь спазмом сдавила глотку.
Плеснув на руки, Алина вытерла лицо, вдохнула запах спирта и, сев в кресло, закрыла глаза: все наладится. Следует потерпеть, и все наладится.
Гребень Батори вернется домой. Он всегда возвращался.
– Ты… Ты придурок! Идиот! Угребище! Ну почему ты на помощь не позвал? Почему? – Дашка изо всех сил старалась не зареветь. Не хватало еще перед этим… этим придурком. Он в крови весь, а еще улыбается, руку протягивает, дескать, помоги стекло вынуть.
А она еще время тянула, не хотела спускаться и звонить тоже не хотела. Думала, будто Адам нарочно комедию устроил, зная, как ей страшно в морге. А он не устраивал. Он сидел и ждал, когда Дашка придет и поможет вытащить стекло из разрезанных рук. И кровь отмоет.
Он же как ребенок. Хуже ребенка.
Янка, Янка, что же ты наделала…
– Я вызываю «Скорую»! – заявила Дашка, пятясь к двери. – Ты как хочешь, а я вызываю «Скорую».
– Нет.
– Да! И милицию. Тебя избили. Тебе помощь нужна. Квалифицированная помощь!
Нахмурился. Съежился. Отвернулся. Нет, ну как с таким можно было жить? Мы в ответе за тех, кого приручаем. И теперь, получается, что отвечать Дашке, а она не просила. Она сразу поняла: Адам – придурок. Как поняла сейчас, что вызывать врачей нельзя.
– А вдруг у тебя переломы? Или сотрясение?
Последняя попытка. Он же разумен, вот пусть и воспользуется разумом, обдумает, чем упрямство чревато. И Адам думал. Секунды две.
– Сильных ударов по голове не было.
Конечно, а кровь откуда? И нос распухший, и под глазами синева плывет-расплывается. И над бровью царапина.
– Носовая перегородка, вероятно, повреждена, но с этим я сам способен справиться.
О да, он всегда и со всем справляется сам. Вот только стекло из рук вытаскивать неудобно.
– Кровотечение прекратилось. Рассечения не столь глубоки, чтобы возникала необходимость в использовании хирургических методов изоляции ран.
– Заткнись, – Дашка кинула берет в угол, зубами стянула перчатки, отправив к шляпке. И пальто, скомкав, швырнула на стул. – Где руки вымыть можно?
– Там, – кивнул он в сторону двери и, задумавшись, предупредил. – Но там тело. Тебе будет неприятно.
Ей уже неприятно. А тело… ну на своем веку Дашка навидалась всяких тел. Правда, перед дверью она все равно задержалась, пытаясь по памяти восстановить обстановку. Умывальники сразу слева, а стол справа и чуть в стороне. Если повернуться боком, то тела она и не заметит.
Под ногами захрустело стекло. И упавший шкаф преградил путь. Гудела вытяжка, но не справлялась с тяжелой формалиновой вонью. Дашка зажмурилась, пытаясь не смотреть не столько на стол, сколько на пол. Кровавые пятна на нем вызывали приступы тошноты и жалости.
Руки она вымыла быстро. Надела пару перчаток, на упаковке которых значилось: «Стерильно». Вернулась в предбанник. Адам успел кое-как разослать полотенце и теперь терпеливо ждал.
– Инструменты в шкафу. Антисептик – тоже. И бинт.
– Ты понимаешь, что это может повториться? – Дашка выставила на стол набор первой помощи. Подвинула лампу, хотя света и без того хватало.
– Нет.
– И почему ты так уверен?
– Потому, что у данного человека имелся конкретный повод для подобной реакции. И как следствие – требование. Я собираюсь его исполнить. Более того, повод, который показался ему значительным, на самом являлся результатом моего неумения контактировать с людьми.
Дашка плеснула перекисью на вату и осторожно приложила к ладони. Вата тотчас порозовела.
– Хочешь сказать, ты кого-то послал, и он настолько разозлился, чтобы пробраться на охраняемую территорию с битой и намерением поквитаться?
Наверное, ему было больно, ведь, что ни говори, но Адам – живой человек! Однако сидит спокойно, руки держит, только с аптечки взгляда не сводит.
Крепко ему тогда досталось. А Дашка не помогла. Она себе-то помочь пыталась, а про него забыла и теперь ненавидит за то, что забыла.
– Я выразил неудовольствие Ольге, сказав, что ее эмоциональный настрой не соответствует роли, которую она должна исполнять на работе. Она провела ночь у любовника…
…и если бы перед Дашкой сидел другой мужик, то она решила бы, что он ревнует.
– …и была излишне весела. Предполагаю, она неверно оценила мое замечание. Пожаловалась партнеру.
А он пришел с битой защищать честь подруги. Дашка сама этой Ольге космы крашеные повыдирает!
– Поскольку я не собираюсь увольнять Ольгу, считая ее ценным работником, то инцидент не имеет шансов повториться.
Блаженны верующие.
Первый осколок удалось подцепить не сразу, острые края пинцета соскальзывали, раздирая рану, но Адам терпел.
– Дарья, а твой разговор имел результат?
– Что? Ах да, имел… рассказать?
– Расскажи.
Кусочки стекла падали в чашку Петри, и по дну ее расползались пятна крови, на просвет выглядящие не красными – бледно розовыми.
Дашка рассказывала, Адам слушал. Железный он, что ли? Вот Дашка ни за что в жизни не смогла бы так сидеть, спокойненько и даже с улыбочкой.
– Вроде все. Мелкие я не достану, – Дашка отложила пинцет и взялась за антисептик. Поверху наложила бинты, которые пропитались кровью и лекарством, и разукрасились в красно-желтые цвета. Казалось, что Адам варежки надел, плотные и нарядные, но неудобные.
– Это не логично, – сказал он, пробуя согнуть руку. Поморщился. – Если вещь представляет историческую ценность, причем такую ценность, что на вещь оформляется страховой договор, то эту вещь держат в соответствующих условиях. Безопасность и стабильный микроклимат одинаково важны.
Все-таки он голова. Хоть и больная напрочь.
– Сиди, – велела Дашка. – С лицом разберусь. Уж извини, шить я не умею, но хотя бы кровь вытру.
Сидел. Глаза закрыл, но сам так и не заткнулся.
– Таким образом встает вопрос, почему госпожа Красникина возила столь важную вещь в машине, ко всему, насколько понимаю, в пакете, что совершенно не соответствует статусу и ценности предмета. Более того, при теоретическом допущении возможности развития событий описанным образом за данным пакетом велось бы пристальное наблюдение, которое сделало бы невозможным незаметное его изъятие.
– Хочешь сказать, Маша Капуценко не крала гребня?
– Да. И ты сама подтвердила мою теорию, заметив отсутствие реакции девушки на повторную пропажу.
Именно. Тогда выходит, что гребень Маше подбросили. Кто? И зачем? И главное, как это связано с убийствами?
– Спасибо, – Адам отстранился и руку Дашкину отодвинул. – Пожалуй, дальше я справлюсь сам.
