– Если она умрет, – мамуля не спрашивала, но утверждала. И от этого Анечке стало так жутко, как не бывало никогда в жизни. Даже в детстве.
– Если она умрет, – подтвердил отец. – А если умрет и Тынин…
– Родственники?
– У него нет родственников. Есть опекун.
– Кто? – мамулино удивление слегка рассеивает жуть, и Анечка чувствует, что плечо занемело и ухо тоже.
– Опекун. Точнее, опекунша. Тынин недееспособен, понимаешь? И раз так…
Они собираются убить тетечку. Они уже давно все решили и теперь, сидя в ее доме, просто меняют планы, потому что тетечка изменила завещание.
Страшно. И не понятно. Что в этом случае делать Анечке? Посоветоваться бы… да только с кем?
Анечка убрала вазу и невидящим взглядом обвела комнату. Когда-то здесь было много игрушек, так много, что Анечка среди них терялась. А потерявшись совсем, плакала и звала маму, но приходила няня или горничная, иногда – тетка… совсем-совсем редко никто не приходил и оставалась успокаиваться самой.
Сейчас именно тот случай.
Степушка с вечера еще присмотрел позицию. Специально потянулся, и Марьяшу взял, дескать, прогуляться. Погуляли и вправду славненько. Марьяша щебетала, как птичка, и на воскресную службу пойти согласилась. Правда, под конец стала о бывшей выспрашивать да про развитие отношениев намекать, и Степушка напрягся: уж не корысть ли ею движет? Но поглядел в честные Марьяшины глаза, на грудь сдобную, богатую, на пальтецо кашемировое с золочеными пуговицами и успокоился.
Почти.
Всю ночь он ворочался под горячим Марьяшиным боком, думая: жениться аль нет? Квартира у Марьяши славная, и добра полно, и сама она зарабатывает, небось главного бухгалтера копеечкой не обидишь. Да и баба она хорошая, пусть Бога и не знает. И не дело – во грехе жить, Диаволу потакать. Но… останавливал Степушку внутренний страх, крутил печень и внутренности, требуя приглядеться.
Он бы и поглядел, да только имелось иное дело.
Степушка явился за полчаса до начала занятий. Расстелил на лавке газетку, сел, поставил портфельчик рядом и, принялся наблюдать за школой. Через морской бинокль здание выглядело нелепо-круглобоким, с будто бы выпученными стеклами и скукоженной крышей, из которой редкими волосьями торчали антенны. Тянулись к крыльцу детки, и в этой пестрой толпе Степушка испугался, что не сможет разглядеть ту, которая нужна.
Вытащил из кармана фотографию, пригляделся и снова к биноклю прикипел. И почти сразу узнал.
Как не узнать, когда она из серебристой машинки вышла. Даже не вышла – выплыла, словно лебедушка. А хороша-то, хороша! Ягодка-малинка, нимфетка несчастная.
Сердечко затрепетало в Степушкиной груди, мыслью грешной истомленное. И когда к красавице юной подвалил развязный, грязного вида парень, Степушку обожгло ревностью. Аж забыл, зачем пришел. А вспомнив, закручинился. Неужто он, Степушка, собственноручно…
Бинокль дрогнул в руке, а перед глазами встала туша поезда и начищенные до блеска рельсы.
Дальше стало скучно. Степушка сидел. Глядел на школу, когда так, когда через бинокль. В обед откушал кефиру и бутербродов, Марьянушкой изготовленных, и снова прикипел к биноклю.
Больше всего Степушка боялся, что красавицу заберет авто. Как он тогда задание выполнит? Но она появилась на пороге одна, видать, сбежала до конца урока. Степушка торопливо запихал бинокль в портфельчик и поднялся. Шел он быстро и взгляда с цели не спускал.
А девица явно кого-то ждала. И ждать утомившись, двинулась вдоль школы.
– Анечка! Анечка, погодите! – крикнул Степушка, когда цель вознамерилась исчезнуть в подворотне. Остановилась. Оглядела. Скривилась презрительно, сделавшись похожей сразу и на бывшую, и на Степушкину дочку. Вблизи ничего красивого в ней нету. Личико простоватенькое, накрашенное с избытком. Волосы всклокочены по моде. Курточка дорогая нараспашку, и синий свитерок поблескивает искоркой.
Куколка, а не девочка.
– Чего надо? – спросила Анечка, засовывая руку в сумку. И предупредила: – У меня газовый баллончик есть!
– Нет, нет! Не надо баллончик! – Степушка попятился. – Я… Я Степан… я в морге работаю. Судебный эксперт.
Это подействовало. Гримаска исчезла с лица, но рука по-прежнему шарила в сумочке.
– И чего?
– Я делал вскрытие вашей… сестры Татьяны Красникиной.
– Да?
Дура. Степушка начал заводиться.
– Тело доставили ко мне и…
– От меня чего надо, – перебила Анечка.
– От вас… дело в том, что при Татьяне была одна вещь… очень ценная… очень дорогая, как мне кажется. А о ней забыли. Я хотел напомнить вашей тетке, но она не желает иметь со мной дела. Я ведь не прошу ничего взамен! Я лишь пытаюсь вернуть то, что мне не принадлежит!
– Ну так возвращай, – Анечка протянула руку. – Где?
Верно, ох верно говорят, что красота телесная от Диавола, Господь же созданиям своим души прекрасные дарует. А эта… тупа, нагла и бестолкова.
Тем легче. И жалости к ней не осталось.
Степушка сделал вид, что копается в портфельчике. На самом деле сверток лежал наверху, но злить девицу было приятно.
– Вот, – наконец он достал пакет, развернул и вытащил то, что внутри. – Вы уж будьте добры, передайте вашей…
– Передам, – Анечка выхватила гребень и, стряхнув крошки, посмотрела на свет. – Красивый.
Очень красивый. У Степушки, когда увидел, аж дух заняло.
Верхняя часть – полумесяцем, украшенным пластинами из желтоватой кости и каменьями. По пластинам резьба вьется, каменья же мерцают таинственно. В нижней части зубья посеребренные, и рисунок вязью на них продолжается.
И оставить бы себе вещицу, оберечь от небрежных ручонок стервы молодой, но человечек с вокзала четкие инструкции дал. А против него Степушка не пойдет.
Да и не пойдет сия красота девице впрок.
– Ну? – Анечка вырвала из руки пакет, сунула гребень и, кое-как замотав, спрятала в сумочку. – Спасибо. Можешь идти. Или чего? Ах да!
Вытащив кошелек, она отслюнявила пару бумажек и, скомкав, сунула Степушке.
– Это тебе за честность. Ну все, вали!
Степушка, ссутулившись, ушел.
Дашка отвезла пробы по назначению, заплатила, ответила вежливо на несколько вежливых же вопросов, пообещала передать Адаму привет и, выбравшись из института, села на лавочку.
Холодало. Пламенели старые клены, шелестели желтым липы, и тяжелые листы прилипали к ледяной дорожке. Из Дашкиного рта вырывались клубы пара, а в носу тотчас захлюпало.
Совсем скоро сыпанет снегом, накроет город пуховым платком. И будут пробиваться сквозь белое плетение штыри фонарей и громадины домов.
А потом настанет время елки, мандаринов и Дашкиного дня рождения, отмечать которое Дашка больше не любила.
