встретиться со своей мамой?
– Зачем? – Софья удивилась, и вырисованные жирным карандашом брови поднялись, переломились домиками, а наружные уголки век приподнялись. – Ты ее не любишь.
Не вопрос, но констатация факта, к которому следовало бы прибавить и еще один факт: сама Софья тоже не любила старуху. Пожалуй, ее никто не любил, мерзкую, языкастую, норовящую пнуть словом, облить помоями слухов и сплетен, утопить… а ведь утопит, утопит, дражайшая тещенька, и глазом не моргнет. И сделает все с превеликим удовольствием, он ей с самой первой встречи не понравился.
Впрочем, взаимно.
– Так зачем мне с ней встречаться?
– Она очень просила. Очень. Звонила мне недавно. Говорит, Марик, поговори с доченькой…
– Неужели?
Не верит. Ничего, Марик справится, Марик сможет. Если уж в расход, то обеих, как же они крови-то попили, знал бы, что так обернется, в жизни не стал бы лезть в эту семейку. Кто сказал, что простому солдату возле трона удобнее? Король и королева придирчивы и брюзгливы, королевна избалованна и истерична, а солдат, сколько бы ни вертелся у казны, нищ и бесправен.
И прежний сценарий не сработал. Тесть-то в прошлом покопался, откопал и сразу дал понять, что не сработает, крепко дал понять – Марик понял, он вообще понятливый.
– Солнышко, – Марик заставил себя прикоснуться к широкой, вечно потной Софьиной ладони. – Понимаешь, она ведь не молода уже, она… она больна, я не хотел тебе говорить, не хотел волновать, но может статься…
Проблеск интереса в мутных глазах.
– Она не переживет зиму. А ты, как бы там ни было, ее единственный ребенок.
– И наследница, – пальцы Софьи дрогнули, и длинные акриловые ногти впились в Марикову кожу. – Если помиримся, все ее имущество останется мне. Что у нее есть? Квартира? Дача?
Мелочная – богатая, но мелочная. Она от папаши на десять квартир получить может, но и эту, единственную, не упустит. А если упустит – впадет в истерику.
– Да, милая, наследница. Она… она грозилась написать завещание. Она с соседкой очень сдружилась и…
Ревность – родная сестра жадности, и Софья сполна прислушивается к обоим.
– Поэтому, милая, съезди, поговори с матушкой. Ну ни к чему вам дальше воевать.
– Хорошо.
– Она… она просила передать, что если ты надумаешь, то она будет за городом, на даче. Я тебя подвезу? Сейчас?
– Нет, блин, завтра, – рявкнула Софья, поднимаясь. – Ты, Марик, совсем идиот. Ехать надо. Но не сейчас… нет, не сейчас. Позже.
Марик отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Если все выйдет, как задумано, он станет свободен. Господи, неужели наконец он станет свободен?
– Записи? Какие записи? Да не было никаких записей! Ты мне не веришь? Ну приди и посмотри сам, в конце концов, кому это надо? Вот именно, что не мне! И я не понимаю, зачем тебе эти записи сдались?
– Нам, дорогая моя, они нужны нам, а не только мне. И ради нас я прошу тебя все внимательно осмотреть.
– Я осмотрела!
– И в компьютере?
– И в компе, и в столе, и даже под столом! Да я эту лабораторию на карачках излазила! Господи, да если бы я знала, насколько это будет унизительно, если бы я…
– Это ради меня и тебя, солнышко, прости меня. Пойми, что это – очень и очень важно. Это залог нашего будущего. Алмазный залог.
– Бог ты мой, а нормально объяснить не можешь?
– Я объясняю, солнышко, я спешу, я очень и очень спешу, но мне нужны ее записи.
– Книга.
– Что?
– Книга. В последнее время она постоянно с собой книгу таскала. Чума просто, я уж решила, что у нее вообще крыша двинулась. Нет, ну клины-то разные бывают, но чтобы сказки читать…
– Какие сказки?
– Андерсена.
– Ханса Кристиана?
– Ну наверное. Да не знаю я! Я просто видела, что у нее в торбе эта книжка постоянно, а еще она и писала прямо в ней, я вообще тогда крепко загналась, ну прикинь сам, на фига писать в книге, если вокруг куча бумаги.
– И книга исчезла?
– Ну… да, я ее не видела. Да она у нее будет, стопудово у нее!
– Спасибо, солнышко, ты настоящий гений, я вернусь, и мы поженимся. Обещаю. У нас будет самая роскошная свадьба, какая только возможна. Я очень люблю тебя.
– Я очень любил ее. С первого дня, с первого взгляда, хотя вы, наверное, не поверите, – сказал Камелин, понурив плечи. И был прав: Ричард Иванович ему не верил, и снова, как сказано, с первого взгляда.
Шурин прибыл тем же поездом, что и Элька, и даже ехал в том же вагоне, и также, выбравшись на перрон, крутил башкой, оглядываясь брезгливо. Весь его облик выражал горе, сдержанное, интеллигентное, такое, которое не стыдно показать другим, ибо оно благородно.
Черное кашемировое пальто, шелковый шарф-кашне в коричневую и желтую клетку, кожаные перчатки и кожаный кейс с блестящей ручкой.
– Ричард Иванович? – Он протянул руку, не сняв перчатки. – Премного рад, к сожалению, обстоятельства таковы, что… где Эля? Вы извините, но меня прежде всего волнует именно она. Скажите, Эля жива?
– Жива, – солгал Ричард Иванович, глядя в глаза родственника. Хорошие глаза, спрятанные за круглыми стеклышками очков, которые на морозе чуть подернулись туманом, но вот не спешил Влад снять и протереть. Прячется?
– Это… это замечательно! Я волновался. У нее сердце, знаете, было слабым, – гость перекинул кейс в другую руку. – Я настаивал на проверке, а она все откладывала и откладывала, говорила, не сейчас, вот сделаю и… попросите ее вы.
Попросит, пусть уже поздно: смерть – действие безоткатное, его нельзя отменить, изменить или исправить.
– Я забронировал вам место в гостинице. – Ричард подогнал машину. Камелин сел на переднее место, расправив складки пальто, поставил кейс на колени и уставился прямо перед собой. – У нас хорошая гостиница.
– Спасибо вам большое. Вы не представляете, как я вам благодарен! Да, да, благодарен! Элечка очень много для меня значит, наверное, я глупец, если не сразу это понял. Ведь как бывает, когда рядом, то ты этого не видишь, а стоит исчезнуть и… А с Элей точно все в порядке?
Точно. Точнее не бывает. Эля лежит в морге, под белой простыней, в компании мертвецов и не очень трезвых санитаров. Эля хочет домой и на покой, а он, Ричард, не забирает.
Не потому, что зол по-прежнему – злость ушла. Горе ушло. Все ушло, кроме работы и тщетной попытки в очередной раз установить справедливость. Тщетной – это потому, что, по сути, она мало что изменит для Ричарда, и совсем ничего – для Эльки. Однако это же не повод ничего не делать.
– Вы… вы ведь не обманываете меня?
– Не обманываю, – снова соврал Ричард. С каждым разом получалось все проще. – Скажите, а над чем она работает?
– Что? – вот теперь Влад удивился по-настоящему. И испугался, хотя тут же попытался скрыть страх за нарочитым весельем. – Она вам тоже о работе? Все время о работе и о работе… господи, она не меняется!
