– И когда это было? – осторожно поинтересовался Илья, прикидывая, что может быть общего у стильно-стервозной Магды и не то алкоголика, не то наркомана.
– А недавно, вчера вроде… или… ну да, ночью как раз, часа в три, у меня еще батя забыковал, в хату не пустил.
– Ога, – гитарист снова дернул струны, извлекая из инструмента звуки, больше похожие на стон, нежели на музыку. – Денька ко мне спать приволокся, у меня предки нормальные, а у него батя – зверь, особенно если выпьет.
– Эт точно. В прошлый раз вообще по хате гонялся с топором, говорит, зарежу падлу. А сам он падла. Вот как выпьет, так кранты полные, а Леха даже когда пьяный, то тихий, болтливый только. Все рассказывает, каким он крутым был и как его подставили.
– Трындит!
– Может, и трындит, а может, и нет, – Денька пнул пустую бутылку, зашвырнув ее в низкие, редкие кусты черной рябины. – Ты ж цацу эту видел? Такие только на крутых западают…
И это наблюдение, сделанное пятнадцатилетним подростком, показалось Илье не то что здравым, скорее уж единственно возможным. Да, Магда западает на крутых, таких, как покойный Шульма, а вот старые алкоголики-наркоманы ей совершенно не в кассу.
Или скорее не к имиджу?
Снова забренчала гитара, защелкали зажигалки, поплыл дым сигаретный, точно ставя точку в этом неожиданном и неожиданно полезном разговоре. Их дворовое величество, стряхивая пыль с джинсовой мантии, поднялось и широко зевнуло. Пора бы уходить, пока не опомнились, пока не сообразили, что сказано слишком много и человеку чужому, а значит, по определению враждебному.
– Спасибо. Ребят, может, еще подскажете, в каком подъезде обитает Леха этот? И квартирку заодно.
– А чего не подсказать… рублей за триста?
Тип, открывший дверь, был нетрезв, небрит и явно не в себе. Одной рукой он держался за дверь, другой – за косяк, при этом раскачивался так, что чудом не вываливался за дверь и чудом же удерживался от падения. Рыхлое, в дряблых складочках плоти тело его было облачено в вытянутую майку неопределенного цвета и синие спортивные штаны с пузырями на коленях.
– Чего тебе? – тип, отлипнув от двери, вытянул руку, пытаясь коснуться Ильи, качнулся вперед, обдав перегаром, и повторил: – Чего тебе?
– Ты Лешкой будешь?
– Ну я. А ты кто?
Три подбородка, образовавшихся не столько от того, что человек был толст, сколько от избытка кожи, покрывала редкая щетина, на длинной шее топорщился кадык, горбились покатые плечи, обвисал живот.
– Поговорить хочу.
– Ну проходи, – он качнулся теперь назад, ударившись о что-то, выругался и исчез в глубине квартиры. Илья переступил порог с некоторым опасением.
Пусто. Захламленный коридор, вонь, свидетельствующая о том, что проживающие в квартире люди уборкой не слишком себя утруждали. Бутылка, точнее бутылки, выстроившиеся печальной колонной вдоль стены.
– Заходи! – позвали из комнаты.
Но Илья сначала заглянул на кухню, после – в санузел, к удивлению, относительно чистый, и только потом в единственную комнатушку, где на кровати восседал давешний знакомец. В одной руке он держал полупустую бутылку с мутноватой жидкостью, в другой – четвертушку хлеба с выеденной мякотью.
– Садись куда-нибудь. Ты не смотри, что я такой, я ж болею… да, да, болею… – Леха вздохнул и, отломав кусок хлеба, скатал из него шарик. – Душой болею… Вот скажи, ты женат?
– Был, – Илья присел на колченогий табурет.
– Был… тоже душу повыела? Они, брат, такие. Ты к ним с цветами и конфетами, а они – лопатой по хребту!
С цветами… Орхидеи во льду как украшение на свадьбе и ледяные же лебеди с сюрреалистично вытянутыми шеями. Он, кажется, мутантами их обозвал, а Алена в ответ обозвала его. Алене лебеди нравились. Интересно, а на ее свадьбе с герром Бахером они были? Или новое что придумала?
– Я вот тоже женился… бес попутал. Всех нас бес путает… а хороша была чер-р-ртовка! – Леха, хлебнув из бутылки, протянул, видать, в знак мужского единства и дружбы. Но на отказ не обиделся. – Хороша… как вспомню… Черный волос до задницы, а задница… что это была за задница!
Он закатил глаза и, причмокнув, продолжил:
– И глаз дикий, вот цыганский! Поговаривали, что в мать пошла, не мордой, конечно, мордой та страшна была, но характером… это да, характер у нее был еще тот! Кремень! Сталь! Но в меня влюбилась, что кошка! По пятам ходила, а сама-то, сама – дикая. Я к ней – она сбежит, но недалеко, и снова по пятам. Я ж раньше-то не просто был, а приличным человеком… это она меня выпила.
– Как ее звали?
– Кого? – Лешка моргнул и тут же спохватился: – А… Магда… ты же знаешь, раз пришел! Ты же из-за нее пришел, верно?
– Из-за нее.
– Что натворила? А не говори, не хочу знать… Но я расскажу, все расскажу… я ей помогу. Ты поможешь. Магда не привыкла к помощи. Знаешь, она ведь беспомощная на самом-то деле. Беспомощная и ненормальная. Да, ненормальная! В мамашу свою.
– Откуда она родом?
– Пертьево. Под Волгоградом.
– Далеко.
– Далеко, – согласился Лешка, отковыривая новый кусок хлеба. – Ты о таком небось и не слышал. И правильно, ничего там хорошего нету, глушь одна. Из достопримечательностей – библиотека имени Ленина и психушка имени Крупской. Весело, правда?
– Не знаю. По мне – так не очень.
Илья четко представил себе город: сырой, с непременным ветром с реки, узкой набережной, строгим, помпезным даже центром и рыхлыми окраинами, где серые пятиэтажки перемежались со старыми и даже старинными частными постройками. В городе царит скука. В городе девять месяцев в году холод и сырость, а еще три – влажная банная духота. И комары, непременные клубы комарья, что во дворах, что в квартирах. А к ним – свернутые трубками газеты, мат и в последние годы – пластины раптора.
– Точно, не очень. Тоска зеленая. Либо бухать, либо колоться. Всегда – трахаться, не важно с кем… хотя есть и те, кто устроился неплохо… ну для наших мест неплохо, ты же понимаешь?
Городское начальство? И пара-тройка бизнесменов, что в ближайшем рассмотрении тоже являются родичами городского начальства. Иногда, обычно накануне или после выборов, город оживает, питаясь некоторое время слухами и скандалами, примеряясь к новым господам, но постепенно снова засыпает.
– Я знаю, я тоже там жил, только вырвался. Недалеко, не в Москву, но в Волгоград сам… сам, слышишь! Без чьей-либо помощи!
Без помощи, это значит – без тети-дяди-бабушки-дедушки… внучатых племянников, троюродных кузин и четвероюродных братьев по линии отца… без тихих просьб и слезных уговоров, без белых конвертов, затертых по краям, и черных непрозрачных пакетов, в которых, если прислушаться, изредка позвякивает.
Сам – это локти в кровь, и колени тоже, и совесть, потому как закалять приходится, затыкать, по мере того как поднимаешься выше и выше. Успеть раньше, сделать больше, сделать так много, чтобы заметили, обойти, а лучше утопить того, другого, который конкурент.
Да, пожалуй, Илья знал, что такое пробиваться без помощи, приходилось наблюдать.
– Я стал известен! Награды… меня награждали… и не только наши. Швеция! Ирландия! Австралия! А во Франции номинировали! А еще… нет, все равно, это не важно, это ушло… все ушло, кроме Магдочки. И она… почему она до сих пор меня не бросила? А потому, что я все про нее знаю.
Слушать это бормотание надоело, и Илья, поднявшись, подошел к кровати, взял пьяницу за майку и
