квартира, значит, и подъезд имеется, возле которого сирень растет.
– Мужчина, слышать она вас слышит, но не ответит. И вообще, не беспокойте больную, ей сейчас отдых нужен.
Да! Я поспешила согласиться с мудрым пятном, мне нужен отдых и ласковый туман, похожий на пуховое одеяло. Не хочу разговаривать и не хочу, чтобы Димка уходил, пускай останется.
– Я приду. Завтра, – пообещал он. – Обязательно приду.
– Плохая идея. – Теперь голос вредного капитана гремел прямо над головой. – Гражданка Пигалица Мария Петровна умерла, – безапелляционно заявил он, и я возмутилась. Как умерла, когда я здесь? Дышу! Слушаю! Они ошиблись! Я жива! Жива!!! Мне почти удалось снова открыть глаза, когда руки коснулось что- то холодное. Укол. Больно. Нельзя спать, я – жива!
А потом вернулся туман, и мне стало все равно.
Мамочка
Мария умерла. Печальную новость сообщил высокий худой милиционер, который заодно поинтересовался, не займется ли Аделаида Викторовна похоронами, видите ли, других родственников у гражданки Пигалицы нет. А с какой, скажите, радости Адочка должна возиться с похоронами, бывшая невестка – это ведь не родственница.
В общем-то, возмущение Аделаиды Викторовны было несколько наигранным, Адочка старательно вытряхивала старые обиды, потому как заметила – чем хуже думаешь о Марии, тем легче становится на душе. В самом-то деле, нельзя же сравнивать жизнь Жоржа с нелепым существованием этой хамоватой девицы, которая никому-то и не нужна, ни родственников, ни друзей, ни семьи – сплошная ошибка природы. После долгих, почти философских раздумий Адочка решила поставить в церкви свечу за упокой Машкиной души. Потом, когда все закончится, ведь самое трудное еще впереди.
К предложению о встрече Дамиан отнесся настороженно, более того, Пыляев пытался отговориться занятостью, но не такой Адочка человек, чтобы пасовать перед трудностями. Да и какая это трудность, тьфу, ерунда, пять минут задушевной беседы, нервный всхлип и запоздалое раскаяние, к слову, почти искреннее, и Дамиан готов примчаться хоть сию минуту. Но Аделаида Викторовна была столь любезна, что вызвалась приехать сама.
Наверное, если бы мысли Аделаиды Викторовны не были так заняты предстоящим делом, которое она считала уже почти законченным, она повела бы себя иначе. Но когда нечто холодное и твердое уперлось в затылок, Адочка не испугалась. Она просто не успела сообразить, что же, собственно говоря, происходит.
– Здравствуй, ведьмочка, – этот нарочито-добрый, обманчивый, точно торфяное болото, голос вывел ее из ступора. Ведьмочка. Лишь один человек осмеливался называть ее так, лишь одного человека она боялась по-настоящему. Но это невозможно! Его не должно быть в живых, однако же…
– Ты?
– Я, ведьмочка, я. Сиди спокойно.
Пистолет – Аделаида Викторовна не сомневалась, что в затылок упиралось именно дуло пистолета, – он убрал, но спокойствия от этого не прибавилось. Как убрал, так и достанет, впрочем, он и без пистолета на многое способен.
– Как ты…
– Как я здесь оказался? Дела, милая, что же еще.
– Давно не виделись. – Первая волна ужаса схлынула, и Адочка попыталась взять себя в руки. В конце концов, все не так и страшно, день на дворе, люди вокруг, не станет же он стрелять при свидетелях. Возможно, сидящий сзади человек и был последним подонком, но язык не поворачивался назвать его дураком.
– Давно. Думала, умер? Не дождешься, ведьмочка, я еще вас всех переживу, и тебя, и сынка твоего, охламона этакого. Слышал, у него проблемы возникли… Со здоровьем! – Человек рассмеялся, а Аделаида Викторовна задохнулась от возмущения: значит, вот кто виноват в бедах Жоржа, следовало бы догадаться!
– Сиди, кому сказал! – Он любил отдавать приказы, избавиться от старых привычек не так-то просто. – Где камень?
– Какой камень? – Невзирая на требование, Адочка обернулась – разговаривать, не видя собеседника, просто неприлично! А время его не пощадило, от былой красоты остались лишь черные бесстыжие глаза, но силен. По-прежнему силен. Не физически, физической мощью пускай гордятся глупые мальчишки. А человек, который вольготно устроился на заднем сиденье ее «девятки», невзирая на возраст, десяток бугрящихся мускулами качков раздавит. Одним взглядом, одной силой духа. Странно, что он не прореагировал на ее непослушание, раньше любой намек на неповиновение приводил его в ярость.
– Хорошо сохранилась, – усмехнулся он, – почти как молодая. Время всех по местам расставило, ты в дамки, Стаська в деревню. Слабенькая она оказалась!
– Со здоровьем проблемы.
– И что, думаешь, пожалею?
– Ты… Ты не способен на жалость. Органически. Ты вообще чувствовать не способен! – Аделаиде Викторовне показалось, что она вдруг вернулась в прошлое. Сколько же лет прошло? Много. Вот она, восемнадцатилетняя провинциалка в большом индифферентном городе. Какой она была? Молодой, наивной и болезненно некрасивой, настоящая серая мышь. Очень умная мышь. Сумела же она выйти замуж, сумела устроиться, выстоять, построить собственную жизнь, такую, чтобы другие завидовали. И если бы не этот моральный урод, доживший, невзирая на все Адочкины молитвы, до сегодняшнего дня, она сумела бы быть счастливой. Ну что ему стоило тогда пройти мимо, не заметить? Адочка бы не удивилась, ее многие не замечали, зачем же нужен был тот глупый роман? Тайна в тайне, любовь без любви, волшебная история для некрасивой мышки. А ведь мышка-то почти поверила. Интересно, если бы она позволила появиться на свет тому ребенку, на кого он был бы похож? Тысячу раз Аделаида Викторовна задавала себе этот вопрос и тысячу раз стыдливо заталкивала неприятные воспоминания поглубже. В конце концов, у нее ведь есть Георгий, ее сынок, ее кровиночка…
– Хотелось бы знать, какие мысли бродят в твоей голове… – Подонок – Аделаида Викторовна не могла называть этого человека иначе – демонстративно надел перчатки. Черная кожа, наверняка на внутренней стороне найдется неприметный лейбл с именем какого-нибудь известного модельера, он всегда любил хорошие вещи.
– Да, ведьмочка, всякие там страсти и душевные терзания – бабский удел. И слабых я не люблю, естественный отбор – хорошая штука, правильная. Ну-с, давай-ка, старушка милая моя, вернемся к нашей небольшой проблеме. Еще раз спрашиваю, где камень? Только прежде чем отвечать, подумай, хорошо подумай, стоит ли врать старому товарищу, который МОЖЕТ ПОМОЧЬ твоему сыну. Время пошло.
– Жорж… Ты ведь не тронешь его? Обещай, что не тронешь!
– Обещаю. Ох уж эти мамаши… – Он скривился. – Итак, я внимательно тебя слушаю, чем подробнее твое повествование, тем крепче мое слово.
Адочка вздохнула и подчинилась. Она расскажет ему все, как есть, пусть сам решает, что делать, одолеть этого человека она не сумеет.
– Помни, Никанор, ты обещал…
Охотник
Наконец-то разрешили работать. Оказывается, вынужденное бездействие выматывает гораздо сильнее, чем рабочий аврал, к авралам Антон привык, его работа состояла из одних авралов, а вот такого, чтоб работать запрещали, в его практике еще не встречалось. Хоть спасибо говори тому идиоту, который Баюна на больничную койку спровадил. Там как-то сразу откликнулись на Димкино предложение, а Сапоцкину достался Георгий Алексеевич, то ли утешительный приз, то ли готовый козел отпущения. Правда, козел этот едва копыта не отбросил, и Сапоцкин весь извелся в ожидании. Вот, сегодня сказали, что Баюн очнулся, и Антон сразу в больницу побежал – другого такого момента не будет. У Георгия от наркоза кружится голова, ему больно, страшно, обидно, а тут еще и тюрьма грозит, как не признаться.
– Состояние тяжелое! Больного нельзя беспокоить! – Дверь в палату открылась с душераздирающим скрипом. Антон ненавидел скрипящие двери и злобных медсестер, которые мешали ему работать. Эта особенно раздражала, она гневно трясла пергидролевыми кудряшками, в такт кудряшкам колыхался
