необъятный бюст, глаза сверкали, а из лилового рта сыпались угрозы. Снова на него начальству собираются жаловаться. Надоело уже.
– Да я всего на пять минут, – заверил гневную валькирию Сапоцкин. Валькирия не поверила.
– Если пациенту после вашего визита станет хуже, я буду жаловаться! Так и знайте! – Валькирию звали Аллой Ивановной, и она напоминала Антону булочку из школьного буфета – аппетитный на вид кругляш с желтой корочкой и двумя пятнышками-глазками варенья сверху.
– Добрый день, Георгий Алексеевич, – Сапоцкин придвинул неудобный больничный стул вплотную к кровати. Георгий Алексеевич на приветствие не отреагировал.
– Георгий Алексеевич, ну, не притворяйтесь, некрасиво это, я же знаю, что вы не спите. Давайте-ка побеседуем… – Никакой реакции. Может, спит? Нет, Антон так просто сдаваться не собирался, он пришел сюда для разговора и не уйдет, пока не поговорит.
– Вот что, Георгий Алексеевич, либо вы снизойдете до разговора со мной, либо я сейчас встану и уйду. Но в этом случае свои проблемы вы решаете самостоятельно, без милиции. Мы помогаем лишь тем людям, которые этого хотят. А вы не хотите. Кстати, вынужден донести до вашего сведения печальную новость: гражданка Пигалица Мария Петровна, ваша бывшая супруга, скончалась сегодня ночью. Отравление газом. Мы думаем, убийство – а в том, что это именно убийство, сомнений нет – имеет прямое отношение к вам…
– Что. Вам. Надо? – Баюн открыл глаза, и Антону стало жаль этого человека, все-таки избили его сильно, и сейчас ему, наверное, плохо.
– Воды. Дайте, – попросил Георгий Алексеевич. Пил он долго, мелкими глотками, словно опасался, что, если глотнуть больше, вода выльется в одну из трубочек, опутывавших тело.
– Итак, – Сапоцкин больше не улыбался, – вы сумели рассмотреть нападавших?
– Один.
– Хотите сказать, что на вас напал один человек?
– Да.
– Но вы его рассмотрели?
– Нет. – Жорж сам пытался вспомнить, что же с ним произошло, но проклятая память издевательски подсовывала какие-то разрозненные отрывки. Безымянный бар с грязным полом и красными пластмассовыми стульями. Пустая бутылка из-под пива. Псевдоармянский коньяк и горькое чувство безысходности. Ненависть. Кого же он ненавидел настолько, что ушел из бара, бросив выпивку? Кажется, Демку. Или Машку. Или обоих. Туман в голове и человек-гора.
– Дай воды.
– Может, медсестру позвать?
– К черту. Воды. И салфетку.
– Давайте помогу. – Антон прижал бумажную салфетку к разбитой губе и сам, не понимая зачем, вдруг сказал: – Неприятно, но пройдет, у меня в свое время заживать не успевали. Я боксер. Был боксером, теперь вот в милиции работаю. Так, значит, вы его совсем не рассмотрели?
– Крупный. Гора.
– А лицо?
– Нет.
– Жаль. В таком случае, может, скажете, кому вы дорогу перешли?
– Долг.
– Ага. И кому вы должны?
– Казино. «Золотая фишка».
«Золотую фишку» Сапоцкин знал. Богатое место для богатых игроков, которые довольно быстро переходили в категорию бедных. Надо думать, что с Баюном произошла такая же история. Значит, проигрыш, Димка говорил, будто у Баюна проблемы с деньгами, но Антон полагал, что это из-за контрабанды, а все, оказывается, просто.
– И много проиграли?
– Пятьдесят… Пятьдесят тысяч.
– Много. И как отдавать собираетесь?
– Не ваше дело.
– Не мое. – Антон ничуть не обиделся, он вообще был человеком не обидчивым. – А больше ничего не хотите рассказать? Например, про контрабанду алмазов… Про вашу невесту… Про Светлану Лютикову. За что вы ее убили?
Георгий закрыл глаза, и Сапоцкин испугался, что тот сейчас потеряет сознание, тогда о признании можно забыть. Но нет, вдох-выдох – и глаза открылись, взгляд усталый, но осмысленный.
– Как вы…
– Как я догадался? Просто. Ключи от машины, они ведь только у вас были, значит…
– Сделайте так, будто я сам… – перебил Баюн. – Добровольное…
– Хорошо. Ваше признание, – предупредил Антон, – будет записано на диктофон. Итак?
– Я… – начал Георгий, – Баюн Георгий Алексеевич…
Мамочка
– Неужели ты в самом деле думала, будто кто-то поверит в эту ерунду? Будто я поверю? – Есенин нахмурил седые брови, и Аделаида Викторовна задрожала. Столько лет прошло, а она по-прежнему боялась этого человека. Она знала, на что он способен. Когда-то давно глупая девочка Ада попыталась шантажировать Есенина, пригрозив рассказать все Стасе. Он же… рассмеялся Адочке в лицо и ушел. О, она бы рассказала, злость и обида требовали выхода, но случилось страшное – пропал Георгий. Мальчика забрали прямо из детского сада, дура-воспитательница спокойно отдала ребенка человеку в военной форме, который якобы приехал по поручению самой Аделаиды Викторовны. Это было ужасно. Жоржа вернули через полтора часа, ни Лешка, ни дед с бабкой даже не заметили его отсутствия, а Адочка едва не свихнулась от горя. Урок она усвоила.
– Чего молчишь?
– Я не думала, что это ты.
– Вы, бабы, вообще думать не способны, – фыркнул Есенин. – Для того чтобы думать, мозги нужны. Значит, говоришь, камень у мальчика? А у тебя даже мысли не возникло присвоить? Ну, да вижу, мысли были, только жизнь Георгия дороже какого-то там рубина, правильно?
Аделаида Викторовна кивнула. Разговаривать, выворачивая шею, было неудобно, но попросить Никанора пересесть она не решалась, а отвернуться сама не могла. Взгляд его гипнотизировал, полностью подавлял волю и само желание сопротивляться.
– Давай, заводи, – скомандовал Никанор, – в гости поедем. Эх, испортили пацана, кабы знал, с собой забрал бы.
Аделаида Викторовна пыталась сосредоточиться на дороге, но не слушать Есенина было просто невозможно.
– Фигурное катание… Тоже мне придумали… натворили бед, а потом в слезы. Ах, ох, помоги…
– Что ж не помог?
– Не захотел. На хрен рожать, если не знаешь, чего потом с ребенком делать.
Адочка горько усмехнулась, в этой фразе весь Никанор – стоит оступиться, один-единственный раз упасть, и он, вместо того чтобы протянуть упавшему руку, добьет слабака. Сам виноват, нужно было под ноги смотреть. Как же, естественный отбор, выживает сильнейший…
Вот и двор. Машину Адочка припарковала на том же месте, что и вчера. Какая теперь разница, заметит кто или нет. Марию, конечно, жалко, бессмысленная смерть, хорошо, что Дамиан жив, все-таки сын подруги.
И врага.
– Надо же, – пробормотал Есенин, – столько лет, а почти ничего не изменилось.
– А ты что хотел?
– Вот Стасенькины окна. – Адочкин выпад Никанор проигнорировал. – Раньше шторы желтые были. И пожарная лестница осталась. Я тебе не рассказывал, как мы со Стаськой поссорились и она меня впускать не захотела, а я тогда по пожарной лестнице забрался. Купил букет роз – и вперед! Эх, хорошее время
