Она плачет? Устала от ненависти. Влад точно знает, что ненавидеть тяжело, хотя и не помнит, кого ненавидел. Илья Семенович точно бы ответил, ведь когда-то Влад рассказывал ему обо всем. Но вот беда, Влад забыл, кто такой Илья Семенович.
– Все. Приехали. Выметайся. Нет, я с тобой не пойду. Оставь меня в покое... и не надо так смотреть, иди лучше Алену свою найди. Пообещай ей золотые горы. Поверит. Мы всегда вам верим. Дуры.
Вопрос 10: Но самое отвратительное, бесчеловечное и немилосердное обращение с этими созданиями заключалось в том, что их связывали и бросали в воду – испытание, запрещенное как законом, так и совестью, которое обнаружитель должен объяснить.
Ответ: Не отрицаю, что многие из тех, у кого были обнаружены соски, подверглись такому испытанию и всплыли, другие, у которых отметин не было, тонули, а причины использования такого способа в следующем:
1. Хитрость дьявола настолько велика, что он убеждает многих из них приходить в суд по собственной воле, говоря им, что их соски совсем маленькие, так что никто их и не заметит. И находились такие, которые добровольно проходили пешком по десять-двенадцать миль для того только, чтобы их обыскали, а потом повесили (так было с пекарем Меггсом, который жил в семи милях от Норвича и был повешен во время выездной сессии суда в Норвиче за ведовство). Потом, когда они обнаруживают, что дьявол их обманул, они снова обращаются к нему, и он (как ясно из признаний сорока ведьм) советует им под присягой заявить, что они не ведьмы, а в доказательство требовать испытания водой, и клянется им, что они потонут и будут оправданы. На самом же деле он снова предает их, они всплывают, и его обман становится очевиден.
2. Результаты погружения в воду ни один суд не принимал в качестве доказательства вины.
3. Король Яков в «Демонологии» пишет, что ведьмы, как известно, отказываются от своего крещения, а поскольку вода является единственным элементом оного, то она не принимает ведьм в свое лоно, когда их туда бросают (за то, что эти еретики отвергают крещение), и потому они плавают сверху, как пена морская, которую вода не принимает, а бросает их туда-сюда, покуда не выбросит на берег, где и оставит высыхать.
4. Заметьте также, что нынешние ведьмы, стоит кому из соседей оскорбить их, назвав шлюхой или воровкой, тут же начинают кричать, ломать руки, проливать слезы и бегут с горькими жалобами к какому-нибудь мировому судье, доказывая тем самым свою глупость. Ибо, когда их обвиняют в ужасном, гибельном грехе ведовства, виновных в котором отторгает сама природа и стихии, они и глазом не моргнут и слезы не уронят.
Первое время Бетти спала. Долго спала. Иногда она просыпалась и пила воду. Иногда жевала влажный и безвкусный хлеб, запивая его водой. Иногда выползала из убежища, но тотчас возвращалась. Она не думала, откуда появляется хлеб и вода, кто ее раздел и снова одел, сменив грязное тряпье на тряпье почти чистое.
Она будто вовсе потеряла способность мыслить.
Во сне было безопасно.
– Бетти, Бетти, – порой казалось, что ее зовут, тормошат, спрашивают, требуют, но она, хохоча про себя, крохотной рыбкой ускользала сквозь сети чужих желаний.
Пусть их.
Дайте умереть. Не дали.
– Бетти! – Постепенно голос обретал плоть, становясь назойливым. Хлеб горчил, вода воняла тухлятиной, а мир вокруг наполнялся запахами.
Однажды она все-таки открыла глаза и подумала, что не знает, где находится. Потом, присмотревшись к черному небу с кружевом дыр – сквозь них тянулись желтые канаты света, – подумала, что место это определенно знакомо.
Песок. Ракушки. Череп с обломанным рогом. Оплывшая свеча. Свиной жир в горшочке. Хлеб и вода. Ботинки из козлиной кожи с черною шнуровкой.
Тонкие ноги в шерстяных чулках. Бледные руки с тряпичной куклой. Прозрачные глаза.
– Здравствуй, Бетти. Я так рада, что ты выздоровела, – сказала Абигайль, протягивая куклу. – Посмотри, что я сделала.
Серое полотно, скрученное жгутами, связанное в причудливые узлы.
Ручки-ножки... колени-локти... шейка. Голова. Не тряпичная, но из красной глины. И мукой покрытая, словно коростой.
– Похоже, правда? Я старалась. Для тебя. Для нас.
Острый нос, острый подбородок, редкие нити-волосы, ленточки-брови. И бусины-глаза, которые смотрят, как живые.
Бетти закричала.
Мэтью Хопкинс, враз постаревший, каждый день навещал пепелище. Он останавливался на границе, за которой начиналась чернота, и стоял, не шевелясь. Взгляд его, устремленный на останки дома, мутился. И сколько бы Джо ни пытался угадать, какие теперь бродят мысли в этой голове, не мог.
– Уедем, – предлагал он и каждый вечер себе обещал, что завтра точно. Но наступало утро, Хопкинс собирался к пожарищу, и Джо плелся следом.
Иногда появлялась Абигайль Уильямс со своей вечной подругой. Притихшие девицы стояли, взявшись за руки, и пялились в спину Хопкинсу. Иногда они обменивались взглядами, быстрыми, как случайная пуля. И тогда уродливое личико Элизабет кривилось, меняя одну гримасу за другой.
– Она его убила, – сказала однажды Абигайль. Шепотом. Так, чтобы услышал лишь Джо. И когда он, вздрогнув, уставился на нее – вдруг да показалось, – кивнула.
И прежде, чем Джо успел схватить маленькую дрянь, та исчезла. Будто и вовсе ее не было.
Убила, убила, убила... убила ли? Возможно. После всего, что урод сделал.
Ну и что, если убила? Джо и сам собирался.
Не успел.
А она смогла. Наверное, случайно. Попыталась защититься и... дальше пожар? Тело одно. Если прежде Джо думал, что именно лже-Хопкинс избавился от бедолажки-Бетти, а уж потом сгорел волею Всевышнего, ибо подобная мерзость не имеет права на жизнь, то теперь...
Бетти убила. Она его, а не наоборот. Всевышний ни при чем, это сам дьявол подбросил огонь в костер, призывая верного слугу своего. А Бетти? Убежала?
Конечно, она ведь хрупкая, слабая, нежная... она испугалась содеянного, и не зря. В этом городе, где не осталось ни одного разумного человека, и за меньшие прегрешения отправляют на виселицу.
Логично? Правдиво? Да. Правильно ли? Джо не знал. Да и не интересовала его правильность, на другой вопрос хотелось получить ответ: если Бетти жива, то где она теперь?
Тело горело. Однажды накалившись изнутри, оно не желало остывать. Ломкий жар распространялся по косточкам, и Бетти ощущала каждую из них. Особенно пальцы.
– Ничего, скоро совсем потеплеет, – утешала Абигайль, говоря очевидное. И тыкала иголкой в беззащитное тело куколки, причиняя мучения тому, кто и без того уже мучился.
Если в мире есть справедливость.
– Этот Рыжий мне нравится. Он большой. И глупый. Легко управлять. Пойди за него замуж.
– Нет.
– Почему?
Острие иглы, на миг зависнув, пробивает черную горошину глаза.
