Алла Сергеевна будет вежлива и холодна, Ника – настырна, Топа – молчалива и скромна, но в карих глазках я все равно увижу любопытство, такое же, как у Ильве и Лизхен. Им всем нужно знать, чем закончился наш разговор, но мне-то совсем не хочется отвечать на их вопросы. Поэтому я осталась в кабинете и, сидя на стуле, исподлобья наблюдала за Яковом Павловичем.
– Вы их боитесь, – заметил он, выдвигая очередной ящик стола, который, как и предыдущие, поставил на столешницу и неторопливо, внимательно принялся разбирать содержимое, вчитываясь в каждую бумажку, благо таковых немного.
– Не боюсь, с чего вы взяли?
– Боитесь, боитесь. И прячетесь тут.
Он перелистал страницы ежедневника. Судя по дате, вытисненной на обложке, позапрошлогодний, а страницы чистые, записей и десятка не наберется. Ну да, Гарик не любил ежедневников, ему проще было запомнить, чем записать.
– Вы верно оценили, вас ждут. С нетерпением, полагаю. И будут задавать вопросы, а вы слишком хорошо воспитаны, чтобы не отвечать, и уж тем более чтобы послать спрашивающих куда подальше.
Ежедневник лег слева от ящика, чуть позже к нему прибавилась ручка в футляре прозрачного пластика, сложенный пополам бумажный конверт без марок и адресов, перекидной календарь и сушка.
– А полагаете, надо посылать? – спросила я для поддержания беседы.
– Некоторых надо. Некоторым полезно, иначе на мир смотреть начинают. Правда, некоторых бесполезно
Наглец. Я еще ни слова не сказала, а он уже обвиняет.
– А может, вас послать?
– Меня – бесполезно. А сейф все-таки откройте. Пожалуйста.
Просьбу я выполнила. Все равно там ничего интересного нету, в сейфе. Гарик его для антуражу поставил, нарочно выбирал, чтобы помассивнее, повнушительнее. На самом же деле внутри хранились «хозяйственные» деньги, счета, документы не из самых важных.
– И все-таки, Дуся, объясните мне, взрослому разумному человеку, – Яков Павлович разглядывал пустые верхние полки сейфа с недоверием и даже некоторой обидой. Жестянка из-под кофе, картонка с ворохом квитанций, кружка с отбитой ручкой и медведь из кучерявого плюша выглядели совсем нелепо, как и перевязанная розовой ленточкой пачка писем.
– Объясните, почему он не пытался помешать убийце? Если знал, то… глупо как-то.
Яков Павлович с той же методичностью, с которой осматривал ящики стола, принялся разбирать содержимое сейфа. Первыми на стол перекочевали кружка и медведь. Мягкий, с круглыми глазами ярко- синей пластмассы и красным кривобоким сердечком в лапах, он выглядел обиженным и пах пылью.
– Это для Романа, наверное, – зачем-то пояснила я, усаживая медведя под бюстом императора. – У него день рождения скоро, Гарик вот и купил…
Хотя, конечно, не похоже. Гарик никогда не покупал подарки настолько заранее, скорее уж в его стиле было забыть и о празднике, и о подарке, а тут… да и зачем Роману медведь? Тем более такой мелкий и пыльный, и не новый, если присмотреться. Значит, случайный сувенир.
– Вряд ли подарок, – произнес Яков Павлович, пощупав медвежье ухо. – Во-первых, игрушка явно не новая, вон как запылилась, а во-вторых, плюшевые медведи с сердцами – это скорее для девочки… или для девушки.
Он задумался, уставившись на разворошенную кучку квитанций, несколько мгновений стоял вот так, сосредоточенно размышляя над внезапной мыслью, и тотчас решительно подвинул медведя к себе, заглянул в пластмассовые глаза, потряс, прощупал мягкое брюшко. И медведь сиплым голосом ответил:
– Я тебя люблю.
– Интересно, – сказал Яков Павлович то ли мне, то ли медведю. – Очень интересно, очень… – Повертев кружку в руках, Яков Павлович передал ее мне.
Белая керамика, поверху рисунок – грубая, схематическая карта с огромным красным крестом в центре и надписью: «Кто ищет, тот обрящет». А чуть ниже: «Когда найдешь, мы будем вместе».
– Что это значит?
Яков Павлович пожал плечами, ткнул медведю в брюхо, вымучив еще одно признание в любви, потом добавил:
– По-моему, мы ищем женщину, но не там… не там… – Теперь в руках Якова Павловича оказалась стопка конвертов. Он легко скинул ленточку и, нимало не стесняясь, вскрыл первый из них, пробежал глазами, хмыкнул и произнес:
– Замечательно…
За первым последовал второй, потом третий, всего конвертов было пять. Нет, шесть. Точнее, конвертов пять, а писем, или скорее коротких, односложных записок, – шесть. И Яков Павлович позволил прочитать все.
«Ты отказал мне в праве на любовь, но я прощаю. Я буду твоим ангелом-хранителем, я знаю о тебе все. И не только о тебе. Спроси у В., зачем ей съемная квартира? Шлюха сделала карьеру и поднялась выше?»
– Это что?
– Полагаю, то самое, с чего все началось, – спокойно ответил Яков Павлович. – Вы читайте дальше, там довольно интересно.
«Я поняла, что все еще люблю. Больно. Пусть и тебе сегодня тоже будет больно. Спроси у И., как она провернула фокус с экспертизой? И дорого ли стоит купить официальный бланк с печатью?»
– Это гадко!
– Гадко, Дуся, очень гадко.
«Ты назвал меня уголовницей, а настоящая уголовница
Все записки были отпечатаны на одинаковых белых листах бумаги, плотной, глянцевой, качественной и при этом обыкновенной.
«Ты выбрал ее, А., а она – мошенница».
– По-моему, это писал больной человек.
– Ну, ненависть тоже своего рода болезнь. – Яков Павлович аккуратно складывал прочитанные мною записки и убирал обратно в конверты.
«Тебя тянет к блондинкам? Спроси у Л., зачем она сиганула к тебе под машину. И заодно, хватает ли ей денег, чтобы содержать своего мальчика?»
– Это про Виктора, да?
– Наверное. Я не настолько хорошо во всем разобрался, чтобы делать выводы. Там еще последняя, прочтите, Дуся.
«А что от тебя нужно Дусе? Или что тебе от нее нужно? Не знаю. Но все равно ненавижу».
– Интересно, правда? – Яков Павлович забрал записку из моих дрожащих рук. – О всех гадости, но конкретные, а вы – белое пятно.
– И что? Разве плохо?
Не знаю зачем, но я схватила со стола медведя, сдавила плюшевое тельце – медведь снова заскрежетал про любовь, – уткнулась носом в шерсть. Она пахла вовсе не пылью, скорее кофе и сухой травой. Удивительная смесь, успокаивающая.
– Ну… – Яков Павлович не спешил соглашаться со мной.
Сровняв ладонями стопку конвертов, он перевязал их ленточкой и вернул в сейф. Туда же отправились жестянка, коробка, кружка и медведь, расставаться с которым мне совершенно не хотелось.
– С одной стороны, у вас нет явного мотива, как у остальных. С другой… в совокупности создается несколько странное впечатление. Писала женщина, которая давно и хорошо знала Громова, которая была влюблена в Громова, которая ревновала ко всем его женам, которая сделала эту подборку гадостей именно для того, чтобы очернить близких Громову женщин. Всех, кроме одной.
– Вы хотите сказать… вы хотите сказать, что это… Что я это писала?
