– Ты ему не нужна, так, на вечер-другой скуку отогнать, одиночество… ты глупенькая, ты выдумала себе одну любовь вместо другой, заигралась.
– Ваши домыслы беспочвенны.
– А знаете, Иван Алексеевич, что врать умирающим нехорошо? Вы лицемер и ханжа, вы ведь прогнали ее, испугались ответственности, отговорились долгом перед женой и дочерью, хотя на самом деле думали не о них, а о себе, о том, что в Москве такая любовница не принесет вам ничего, кроме проблем.
Сонечка, прижав к губам ладошку, плакала, беззвучно и некрасиво. Отросшие волосы закрывали лицо, но длинная шейка и треугольничек кожи в расстегнутой рубашке гляделись по-детски беззащитными.
– Но это ничего, милая, мы бы справились с тобой, там, в Москве, было бы больно, но мы бы справились, потому что я тебя люблю. А теперь мы умрем… все умрем. Иван Алексеевич, подойдите ко мне.
Не стоило этого делать, но он послушно поднялся, подошел и даже присел у низкой койки.
– Смотрите, – Сергей закатал рукав. – Видите?
На белой коже четко проступали пятна, ярко-красные, мелкие и большие, но уже с почерневшими краями.
– И у Сонечки тоже… на шее, я утром заметил. И у вас найдется, если поищете. Обязательно найдется, это ваши тридцать сребреников, плата за помощь… достойная плата, я рад, что так получилось, так честнее…
Травы решеткой, склонившийся шаман, прикосновение чего-то липкого к губам, чего-то, что заставили проглотить или вдохнуть. Ужас, холодным потом стекающий по позвоночнику. Нет, это несправедливо…
Сонечка уже не плачет, дышит тяжело, трет глаза, а на шее и вправду пятно, и на левом запястье, на тыльной стороне.
– Знаете, почему комиссар нас только допрашивает? – продолжил Сергей. – Он сам родом отсюда, он знает правду, он просто тянет время, ждет, когда мы сами умрем… он в деле. А вы – старый тупица!
Сергей тряхнул головой, зарычал и, вскочив, заявил:
– Я так умирать не хочу! Я не буду… Соня, Соня!
– Я тут.
– Руку дай! Идем.
– Куда? Сергей, нам нельзя выходить… там охрана… Сергей, отпусти меня!
– Стой, стрелять буду! Стой!
– Да пошел ты!
Громкий хлопок, еще один, Сонечкин визг и снова выстрел. Иван Алексеевич закрыл ладонями уши и заплакал. Нет, не этого он добивался. Он лишь хотел исправить то, что натворил.
Сердце сковало болью, перед глазами потемнело. Иван Алексеевич лег на пол, подтянул ноги к груди, обнял себя за колени и, закрыв глаза, умер.
Могилу устроили в одном из раскопов. Кусок холста на дно, короткая молитва, торопливо, шепотом прочитанная одним из конвойных, и серая сухая земля поверх тел. Никто не задался вопросом, почему благообразного профессора, помершего – вот же совпадение – в один день с расстрелянными, хоронили отдельно и почему, прежде чем велеть закапывать, товарищ комиссар самолично прыгнул в раскоп и долго возился, то ли пиджак покойнику поправляя, то ли обыскивая напоследок. Подобными вопросами люди предпочитали не задаваться – себе дороже выйдет, но догадайся кто в тот вечер разрыть могилу, удивился бы, увидев, что в одной руке мертвец сжимает золотую фигурку, а в другой – белый конверт.
Тем же вечером приказом комиссара лагерь был свернут, дело закрыто за смертью подозреваемых, а спустя сутки над погребением мерно, гулко, вызывая дрожь самой земли, застучал в руках старого шамана бубен.
На ночь я решил остаться в доме, благо гостевых комнат здесь с избытком. Доставшаяся мне располагалась на третьем этаже, дверь выходила в общий коридор, который скатывался к лестнице, объединявшей все три этажа. Сама комната просторна и светла: нейтрального рисунка обои, двуспальная кровать под тяжелым индийским покрывалом, шкаф, письменный стол у окна, пара кресел с обивкой в тон обоям, мягкий ковер. Похоже на гостиничный номер, и букет свежесрезанных астр в вазе-кувшине лишь усиливал впечатление.
Надо будет Ленчику таки звякнуть, пусть вещи привезет, а заодно поможет разобраться с этим зоопарком.
Стук в дверь в очередной раз нарушил планы.
– Яков Павлович? Разрешите?
Ильве. Рыжая лисица Ильве.
– Я зашла узнать, может быть, вам что-нибудь надо? – Она прошлась по комнате, остановилась у окна, повернулась вполоборота, так, чтобы продемонстрировать и нежный профиль, и линию шеи, плавно переходящую в линию груди, и узенькую полоску смуглой кожи животика. Отработанные движение, испытанные методы. Кто бы знал, как оно мне надоело.
– Нет, спасибо, ничего.
– Уверены? Яков… вы ведь не будете возражать, если мы перейдем на «ты»? И отчество вам не идет, старит…
– Ильве, что вам надо?
– Мне? – деланое удивление, призванное прикрыть недовольство резкостью вопроса.
– Вам, Ильве, вам. Вы ведь пришли вовсе не за тем, чтобы проявить заботу.
– Ну почему? Вдруг я заботливая… и гостеприимная.
– Вдруг. Вполне возможно. Не отрицаю. И искренне благодарен. Но вот что касается остального, то да, вы получите всю информацию в полном объеме, но по окончании расследования, понятно? Вы – имею в виду всех пятерых. Пять одинаковых досье с идентичным до последней буквы содержимым. Что станете делать, как поступите дальше – меня не касается, но пока, Ильве, самое лучшее, что вы можете сделать, – не мешать.
– Неужели? – Она не разозлилась, скорее удивилась, отступила на шаг, потянулась по-кошачьи, край свитерка поднялся чуть выше. – А если я не хочу потом? Если я сейчас хочу? Я любопытная.
– Сочувствую.
– Принципы? – изучающий взгляд, в котором видится то ли удивление, то ли брезгливость. – Неужели у кого-то в этом мире еще сохранились принципы?
– Скорее опыт. Чем меньше людей участвуют в деле, тем больше шансов его завершить.
Несколько секунд молчания, затянувшаяся пауза, намек, что есть еще возможность исправить ситуацию, последний шанс грешнику раскаяться и сдаться на милость победительницы. Только как-то не тянуло меня сегодня на милости. Устал, и поясницу ломит, а еще на ужине присутствовать. Предчувствую, будет еще то представление.
– Ну, как хотите… все же, если что нужно, обращайтесь, помогу, сугубо из врожденного человеколюбия.
Громко хлопнула дверь, наступила тишина. Воздух сохранил тонкий медвяный аромат духов, который и после ее ухода казался неким намеком. Человеколюбие… давно я в человеколюбие не верю.
– А прикольная тетка… нет, в самом деле. Ты говорила, монстр, я и ожидал монстра, а она ничего. Умная. С ходу просекла, что не случайно у банка нарисовался…
Витенька лежал на кровати. Ногу за ногу закинул, на живот поставил тарелку с виноградом, ел,
