Черная книга русалки

Никита, развернувшись, вышел из комнаты, а Елизавета разревелась, но, пожалуй, впервые у Маланьи не возникло желания обнять, утешить, успокоить.

– Антихрист явится! – вещал над дочкиным телом Иван, упавши на колени, черпал сухой песок, сыпал на грудь, точно пытаясь прикрыть наготу его. – Антихрист явился! Зрите, зрите же деянья его!

Антихристом в усадьбе называли Мэчгана.

А Лизавета – дочь его... и она последняя Нисью видела... и еще вороны во дворе кричали, а Полушка, псица старая, которую удавить думали, в этом годе шестерых щенят принесла, и все, как один, черные.

Пожалуй, будь эта смерть последней, с ней бы смирились. Может быть, и вовсе позабыли. А может, превратили бы в историю необыкновенную, мрачную, каковые рассказывают приезжим, пугая и завораживая, постепенно сменяя одни подробности, реальные, иными, вымышленными.

Но не прошло и девяти дней, как прямо на пороге дома нашли Зузанну.

Простоволосая, растрепанная, в одном исподнем, она лежала на заднем дворе, уставившись в небо пустыми глазами, горло ее раздирала черная полоса, а мясные мухи радостно клубились по-над телом.

– Зрите! – снова вопил Иван, крестя усопшую, и целовал в холодный лоб, и крест, из веточек свитый, клал на приоткрытый рот, то ли благословляя, то ли затыкая. – Вот! Вот слепота ваша! Вот глухота ваша! Вот погибель ваша!

И снова вспомнили, что давече Зузанна вздумала пенять хозяйке на неаккуратность, а та, обычно молчаливая да тихая, возьми и ответь. Что именно сказала Лизавета, так никто и не вспомнил, да и зачем – придумали.

Мэчган же, распорядившись о похоронах, снова заперся. До людей ему не было дела, он искал путь...

А еще через неделю погиб Яська-пастушонок, парень молодой, крепкий, но слабый на разум, оттого и поставленный к делу простому. Следом заговорили о том, что в Погарье три младенчика беспричинно померло, а еще одного прям на глазах матери волк уволок. Что в Стремянах теля родилось о шести ногах. Что рядом, в Калючах, бортника медведь задавил и тоже неспроста, что...

Смертей было много, разные, они меж тем слухами летели к усадьбе, обрастая по пути приметами и подробностями, продолжая страшный счет, начатый здесь же, с Анисьиной смерти.

– На Него уповайте! Ему молитесь! Его просите о милости, о просветлении! – уже почти не умолкая, говорил Иван. Сорванный голос, то сип, то скрип, то рык грозный, порождающий желанье спрятаться, упасть ниц да бить поклоны.

И падали, и били, и тянули руки к иконам.

И замолкали, отползали в сторону, стоило завидеть Лизавету. Не было в ней больше ангельской красоты, не было в ней кротости и мира – Антихристом родилась, обманула, пришла на землю эту, кровь проливая, беду рассыпая.

Так говорили, друг дружку поддерживая, так шаг за шагом приближались к тому, чему рано или поздно суждено было случиться. Так воспитывали ненависть.

Ольга проснулась только к полудню, и то потому, что в комнату заглянула Ксюха и, плюхнувшись в кровать, пробурчала:

– С добрым утром.

Судя по выражению Ксюхиного лица, утро было отнюдь не добрым, даже скорее наоборот, но Ольга вежливо ответила положенное:

– С добрым.

Села, пощупала голову, которая не то чтобы болела, но неприятно ныла, напоминая обо всем случившемся накануне.

– Вы вчера поздно вернулись, – тон Ксюхи был обвиняющим и оскорбленным одновременно. – Куда ты вообще ушла? Вадик про Черную книгу рассказывал, про железную русалку, в которую эту книгу спрятали и в озеро спустили.

– Врал, – сказала Ольга и тут же язык прикусила, причем натурально, зубами. Больно было, и обидно, и слезы из глаз градом сыпанули.

– Я так и думала. Все врут. И он тоже. А ты не реви. Он тебя обидел, да?

– Нет. Яжык.

– Угу. – Ксюха достала из кармана карамельку и, протянув, сказала: – На, съешь. Мятная. А знаешь, Пашка тоже думает, что Вадик твой врет.

– Он не мой. – Ольга поднялась и, подойдя к зеркалу, убедилась в том, что недавние подозрения по поводу внешнего вида куда как оправданны. Выглядела она даже хуже, чем могла предположить. Откуда эти синяки под глазами? А нос с чего распух, покраснел, словно при простуде? И на лбу красная россыпь комариных укусов. На щеке – царапина, на ладони – грязный бинт. Царапина саднит. Вот загноится и пойдет гангреной, будет наука за дурость.

– Ну не твой. Но все равно темнит. Пашка сказал, что у него свои цели, что он ситуацию использует.

Прав был Пашка, более чем прав, только вот нужно ли Ксюхе знать? Про девушку по имени Майя, про Вадикову ложь и его попытки оправдаться, про ненависть Федора, про... про многое, о чем Ольга не имела права рассказывать.

– Пашка думает, что Вадик сам пытается книгу найти. А потом продать за бешеные бабки. И если он местный, то может знать больше, чем показывает. Слушай, теть Оль, а как тебе Пашка?

– В каком смысле? – Ольга взяла расческу. Острые зубья застревали в колтунах, раздирая, дергая, выдирая волосы с корнем, но она продолжала чесать, словно в действии этом видела спасение.

– В обыкновенном. Он классный, да? И умный. И вообще... нет, ты не думай, Пашка, он просто...

Она поежилась и, забравшись на кровать с ногами, накинула на себя одеяло.

– Просто бедный. А бабка богатая. И мамка богатая. И... и в общем, они говорят, что Пашка – неподходящая партия. Но я ж не про партию думаю, я вообще замуж не хочу. Потом, может, когда состарюсь. А теперь вот...

– Мне кажется, он – хороший мальчик. Юноша то есть. Мужчина.

– Вот, ты понимаешь. А они нет. У них или чей-то сынок, или при бабках, а если ни того ни другого, то полный отстой. Но ведь человек сам по себе хорошим быть может, верно?

– Верно, – согласилась Ольга, осознавая, что нужно бы отрицать, что Юлька за такую «помощь» по голове не погладит, и наоборот даже. Но... но ведь и вправду человек сам по себе может быть хорошим.

– И Вадик хороший. Только врет. За дуру меня держит, сказками кормит. Только я уже взрослая, знаю, что русалок не существует. И не только русалок. Знаешь, теть Оль, иногда мне кажется, что вообще ничего не существует...

– Ты о чем?

Ксюха печально улыбнулась и, торопливо, стесняясь минутной слабости, сунула в рот конфету, разгрызла со смаком и только потом соизволила ответить:

– А ничего. Вечная любовь, верность до гроба, дружба... в книгах только и остались. Разве так правильно?

– Наверное, нет.

– А как правильно?

Этого Ольга не знала. Кажется, она больше ни в чем не была уверена, пожалуй, лишь в одном: встречаться с Вадиком ей не хотелось.

– Теть Оль... – Ксюха встала и, потупив глаза, совсем тихо сказала: – Теть Оль, ты только не ругайся, ладно? Но... в общем, дело такое, что... я Пашку попросила кой о чем узнать. И... он звонил... в общем, у тебя номерочка того следака не сохранилось? Пашка говорит, что дальше самим не нужно лезть. Велел сидеть дома и ждать. И Вадик то же сказал, а сам свалил на фиг.

– Куда ты попер, ирод рогатый! – Баба Нюра погрозила козлу хворостиной, но тот лишь