– Алхимик? – Федька-таки решился отлипнуть от стены. Зря. Не позволит Макар подойти.
– Он самый, – перед этим человеком дверь открылась бесшумно, и скрипучий пол потерял голос, и вообще иные звуки, вроде того же, ставшего привычным, стрекота сверчка за печкой, тоже исчезли. – Я ведь еще вчера говорил, что это он виноват.
– Уйди! – Федька дернулся, пытаясь отпихнуть Вадима, но тот, ловко перехватив руку, вывернул.
– Не надо. Оба стойте! Не шевелитесь! Тут... тут пары уже пошли, одна искра и всех взорву к чертовой матери! Только двиньтесь! К двери отойдите! И за порог! Отпусти его! Федька, не мешайся.
Нельзя, чтобы они мешали. Господи, прости и помилуй раба своего грешного, и за вранье, и за прочее, о чем не сказано, но думано не единожды.
– Чего хотел репортер? Сенсации? Вправду искал брюсову книгу? Ты кивни, Макар, можешь не отвечать.
Ох уж эта улыбочка, знакомая такая. Нет, нельзя ей верить, нельзя поддаваться.
– Назад! Да, Вадька, он искал. Не знаю, книгу или еще что, требовал место показать. Решил, что я знаю, что раз прадед... и его прадед... династия, говорит, тайна, говорит. Из поколения в поколение. Я ему правду – нету никакой тайны, на фиг она нужна кому. Самогон тут гнали, вот и все тайны. Не поверил. Про дела старые копать стал. И раскопал! Представь себе, раскопал ведь!
Голос сорвался на визг, и Макар, вобрав грудью смердящий водкой воздух, заговорил тише:
– Это он деда на слежку подбил. И сам сюда подался, с документами, с доказательствами... сфотографировал, сличил, дело поднял... докопался, урод.
– И ты его устранил.
Конечно. Как он не понимает, что Макар не мог поступить иначе! Тогда еще оставалась надежда на то, что это убийство будет последним. Он ведь не хотел... ему просто воздух нужен.
– А Клавка... Клавка про старуху заговорила, про то, что она не глупа, что давно знает... что видеть меня хочет, говорить. Привет через тебя передала. Зачем?
– Ты про кого? – Вадик положил руки на косяк, подобрался весь. Неужели все еще надеется остановить. Нет? Этого не будет.
– Про Екатерину Андреевну, классную нашу. Она догадывалась, с самого начала догадывалась. И на похоронах тех, идиотских, с пустым гробом, все на меня смотрела. Я помню. Очень хорошо помню. Почему она молчала? Почему передумала? Денег требовала. Зачем ей на старости лет деньги?
– А может, не ей?
– Клавка?
Она, она хитрая стерва. Сразу надо было понять, вот только что-то сложно у него с пониманием стало. Запутался. Еще тогда запутался, а вот теперь и вовсе... жалко старуху, занудная была, но не злая. Нелепо вышло.
Нет, это прошлое, это злое, дурманное говорит. Плевать на Клавку, о другом подумать надо.
– Она воду любит. Федька, позаботься, а? Она к озеру придет, обязательно придет... дождись ее, ладно?
Он опустился на колени и быстро, боясь передумать, щелкнул зажигалкой над бумажной горой. Хорошо занялась. И рукав тоже, и синее пятно полетело, поползло по полу, разворачиваясь ярким огненным валом. Загудело, заложило уши, окатило первым, ласковым пока теплом.
– Макар!
– Стой, идиот, не лезь туда...
Да, Федька, брат, не лезь. Эта дорога тоже только для одного.
Ночью вода черна и глубока, и только на отмелях отливает тяжелой сединой, а редкие песчаные косы, выдаваясь из озера, в свете луны кажутся белыми. С того места, где стояла Лизавета, берег был виден хорошо. Он поднимался вверх отвесной стеной, опушенной поверху деревцами, и, добравшись почти до луны, оползал вниз, так, что сам дом скрывался в тени.
Впрочем, сегодня берег пылал. Красные всполохи разрывали небо, расстилаясь до самого горизонта, чернили тучи дымом, несли вонь гари, крики, редкие следы суеты. Верно, люди пытались сбить пламя, но Лизавета догадывалась, что делали они это не слишком старательно. А может, и вовсе, стоя в стороне, наблюдали, как корчится, агонизирует усадьба, очищаясь и освобождая их.
Пускай.
В ней не было ненависти или обиды. Только ожидание.
Холодная вода, немеющие ноги, лунная дорожка, пролегшая прямо по высокой косе, что разделяла озеро напополам, темные ямы по правую и левую стороны. И человек. Сначала лишь черная тень на берегу, остервенело машущая руками, прыгающая, кричащая чего-то, но слов не разобрать. Да Лизавета не больно и старалась.
Потом тень попыталась приблизиться, оступилась, полетела кубарем с обрыва, плюхнулась, потревожив ровный рисунок луны на воде. Поднялась.
– Лиза! Лизонька!
– Я тут, – позвала Лизавета, пробуя ногой дно. Нужно сделать шаг вперед, потом назад. Главное, не оступиться.
– Лизонька, девочка моя... иди ко мне. – Человек приближался, широко расставив руки. В левой поблескивал узкий полумесяц серпа. – Я твой отец... я, а не он... я тебя спасу...
– Как Анисью? Зачем ты ее убил?
Шаг назад. Острый камушек под пяткой, что-то скользкое обвило лодыжку, точно примеряясь, но потом отступило.
– И всех остальных. Отец назвал твое имя. А я не понимаю, почему?
– Потому! Он проклятый! Он всегда был проклятым! – Иван ступал осторожно, нащупывая ногой дно. – Он... он никакой не англичанин. Он из Погарья, сирота Микитка Рябушкин, взятый в дом из милости. А потом за милость эту злом отплативший. Он брата своего ведьмовством извел, а потом и дядьку, и жену его... мне Нюрка сказывала, как ей хозяйство досталось. Я все знаю... все...
– Неправда!
Почему он не падает? Неужели догадался? И шаги у него шире, чем у Лизаветы... а коса хоть длинная, на треть озера, но обрывается-таки.
– И матушку твою, Елизавету, сгубил, одурманил, окрутил, привязал к себе! Он! Все его вина... его...
И близко уже, совсем близко. Но торопится Лизавета, отступает, уже прямо так и идет, не опасаясь в ямину провалиться.
– А Нисья в чем повинна была?
– Кто? Она? Грешница! Развратница! – замер-таки, разозлился, руки к небу воздев, завопил: – Горе живущим на земле и на море, потому что к вам сошел Диавол в сильной ярости! [2] Он совратил! Он низверг душу невинную во грех похоти! Грех смертный!
– А Зузанна?
– Старая стервь! Все виновны! Все! Развратничали двое, третья прикрывала... и ты, Елизавета, тож!
Иван вдруг замолчал и прыгнул, преодолевая одним махом расстояние, их разделяющее. Лизавета, вскрикнув, отступила, ноги ее ушли вдруг под воду, но, прежде чем она успела испугаться, нащупали все ж твердую землю.
А вот Иван не удержался, рухнул в яму и сразу ушел под воду. И вынырнул, и снова ушел, скрывшись с головой. Выберется!
Выберется и убьет, как прочих убивал, за грехи, им же придуманные. Бежать надо! Но не может и шелохнуться Лизавета, стоит по самую грудь в воде да смотрит, как упрямо барахтается, пытаясь выплыть, Иван. И вроде рядом место безопасное, такое, чтоб ногам опора была, но отчего-то не выходит у Ивана доплыть.
Будто мешает кто...
Русалка?
Нет, в русалок Лизавета не верила. А много позже, повзрослев и узнав некоторые факты,
