Черная книга русалки

Нет, никто его не винит, но разве этим совесть успокоишь?

И, спрыгнув с табуретки, Антон Антоныч решительно подошел к рулонам, поднял один, взвешивая и примеряясь взглядом, да поинтересовался:

– Мам, а клеить как будем? В стык или внахлест?

Теща зарделась. Она любила, когда с нею советовались.

– А по-моему, я похожа на идиотку. – Ксюха с раздражением накрутила длинную фату на рукав. Скривилась, выпятила нижнюю губу, демонстрируя обиду, но, поймав в зеркале свое отражение, расплылась в улыбке. – Теть Оль, ну зачем этот цирк? Для кого?

Ольга вздохнула. Объяснять в сотый раз, что цирк этот суть затея Ксюхиной же бабки при молчаливой поддержке, хотя отнюдь не одобрении, Юльки, она не собиралась. Хватит и того, что ее заставили участвовать.

Хотя нет, никто не заставлял... более того, как Ольга подозревала, если б не Ксюха, ее бы не пригласили. Кажется, даже считали виноватой, что предварительный план рухнул, попустительствовавшей знакомству столь неуместному, закрывавшей глаза на Пашкины поползновения

На том, что поползновения если и были, то много раньше, задолго до ссылки в загородный дом, ни Георгина Витольдовна, ни Юлька не заостряли внимания. Ну и пусть.

Плевать.

– Теть Оль, ну ты прямо как на похоронах! Никуда твой Вадик не денется. И вообще, поверь мне, – Ксюха погладила живот. – Иногда в любви следует идти на крайние меры.

Она была и права, и неправа одновременно. Она была молода и самоуверенна. Она хотела жить, и это, пожалуй, оправдывало все.

А Вадик и вправду не денется. На сегодня у них запланировано еще одно дело.

– Оставь в покое фату. И спину выпрями.

– Теть Оль, ты все такая же зануда!

Солнце бежит по скользким плиткам. Квадратные. А зайчики круглые. Двери – прямоугольные. Сегодня ей нравилось видеть в предметах форму.

– Здравствуй, – привычно сказал Другой-тот-кто-любит, протягивая руку – квадрат и пять пальцев- прямоугольников. А ногти овальные.

– Привет. Где она?

– Ольга? Они чуть позже придут. Как ты здесь? Не обижают? Скоро я заберу тебя отсюда, обещаю.

– Домой?

Домой ей хотелось, к озеру, к темно-зеленой воде, в которой тонет свет, к кривой коряге и рыбе, что скучает под нею.

– Домой, – пообещал он, улыбаясь. Сейчас снова заплачет. Почему он все время плачет? Разве она плохо себя ведет? Она ведь старается, ей хочется радовать и хочется домой. К озеру.

– Ольга и Вадим выступят в мою защиту на суде, адвокат считает, что причин, по которым могут отказать в опекунстве, нет, что...

Скучно.

– ...и я твой единственный близкий родственник...

Очень скучно. Скорей бы пришла она. И тот, который Остроносые Ботинки. В прошлый раз кубики принесли и альбом, а еще оранжевые апельсины.

Апельсины – это шар. Как солнце.

Солнце скользит по белой плитке, почти как по воде, вот только отражения нет.

Жарко, жарко, жарко... пляшет пламя по стене, дышит жаром, крутит болью, кожу сушит, жжет зло. И кривятся на стене тени, огнем рожденные, желтые да рыжие, тянут руки, зовут.

– Микитка!

Звон колокольчиков, серебро сквозь пальцы сыпется, летит на укатанные до камня колеины.

– Ми-и-икитка!

Шелестит трава, катит волны зеленые, подымает ввысь, и опускаются они уже не душным запахом старого сена, но влагою ледяною, оплетают руки оковами, тянут на дно, а оттуда уже щерится зубами чудо-рыба, царь-щука.

Пасть зубастую раззявила, а оттуда:

– У-у-у-у-у...

Нет, это огонь гудит, в двери ломится, такому не помеха ни доски дубовые, ни замок хитрый. Сейчас проскользнет в щели дымными лапами, поднатужится и выломает, вынесет, сожрет да обглодает, жадный, до черноты.

Убегать надо.

Нет, нельзя, он же сам хотел, он ждал, когда случится, руки-то на себя накладывать грех, так матушка учила, а вот если кто другой... крестик нательный у дядьки остался. Егорка умер.

– Так разве твоя в этом вина? – шепчет сквозь треск голос ласковый, голос знакомый. – Ты ему жить помогал...

Искры уже мечутся, звенят монистами, вздымаются юбками многоцветными, цыганскими. И плачут, и корежатся в пламени пергаментные листы, оплывают физией старой цыганки, и слышится:

– Купи коня! Хороший конь!

И вправду хороший, грива рыжая, копытом бьет, щепа из пола брызжет, а конь глядит Микитке в глаза и скалится...

– Буде стар, буде молод, буде мор, буде голод... – завывает пламя, и боль вдруг мигом стирает все виденья, обнажая неприглядную явь. Нет! Не хочет он гореть! Не хочет умирать вот так... он понял, он только сейчас понял, что нету разницы между придуманным и желаемым...

Затрещали, проседая, стропила, застонал дом, закачались стены. А ставни закрыты! Закрыты ставни. Он же сам их запер, сам отгородился, сам...

...сам придумал жизнь.

Не было никогда Микитки-колдуна... и Брюса не было... и Сухаревой башни.

Нет, была! Он же видел! Сам видел... со стороны, прячась за человеком в черном плаще и широкополой шляпе, щедро украшенной перьями, прижимая к груди мешок с котом, замирая в предвкушении чего-то... несбывшегося.

Была башня, было учение, недолгое, прерванное Микиткиным же побегом, обидой на тяготы, на порку да глупость заведомую, которую в него впихнуть пытались.

И снова случайная встреча. И новый путь, тот самый, что показался настоящим.

– ...истинный облик любого чуда – в ловкости рук, мой мальчик. Кто ищет иного – глупец. Не стоит обманываться пустыми надеждами, твой путь...

Его путь, выбранный давным-давно, был обманом с самого начала. Сказкой, в которую его угораздило поверить. Чередой городов, обманутых людей, переплавленного из свинца золота, проданных эликсиров вечной жизни, любовных амулетов, вычерченных гороскопов...

Много было в прошлом. Мало осталось в настоящем.

Огонь. Золотые косы, золотые волосы, сверху и донизу накроют, укутают, нашепчут о том, что могло бы сбыться, когда бы... когда бы и вправду существовали русалки.

С ревом и хрустом обрушилась крыша.

,

Примечания

1

Искаженный текст Второго послания к Тимофею Св. апостола Павла, глава 2, стих 24, 25.

2

Откровение Св. Иоанна Богослова, глава 12, стих 12.