— Стась.
— Хорошее имя… ты хороший парень, Стась.
Он кивает, и я совершенно теряюсь. Его поведение не просто изменилось, такое чувство, что…
— Стась, можно я руки опущу? Тяжело держать. Ты же не хочешь, чтобы мне было тяжело?
— Нет.
— А тебе тяжело? Автомат весит много… неудобный… опусти, а лучше положи на землю.
Он выполняет и это! Кажется, до меня доходит. Дело не во мне, дело не в парне, дело в Януше. Чертов урод слишком часто промывает людям мозги, причем, подсаживает их на эти сеансы, как на наркотик. Вот Стась и среагировал на знакомые интонации в голосе… мне снова повезло. Главное, теперь не упустить шанс.
— Стась, хочешь со мной поговорить?
— Хочу.
— Там неудобно разговаривать, иди сюда, ко мне… ближе. Вот так, ты умница, Стась.
— Они говорят, что я плохой солдат, — пожаловался парень, двигался он медленно, неуверенно. — Говорят, будто я ни на что не способен, что только кашеварить и могу. А я не хочу кашеварить, я воевать хочу.
— С кем?
— С Империей, за справедливое государство, чтобы люди сами по себе и никаких тварей не было. Это ведь правильно?
— Правильно.
От Стася пахнет копченым мясом и немного хлебом, он смотрит ласково, доверчиво, и от этого взгляда сердце сжимается, возникает мысль отпустить его, но… но без этой крови я не выживу.
— Посмотри мне в глаза, Стась, я обещаю, больно не будет…
Глава 8
Фома
— Ну, ты доволен? — Януш повернул голову мертвеца так, чтобы всем были видны две красные точки на шее. А Фома не мог отвести взгляд от лица, на котором застыло выражение полного, всеобъемлющего счастья. Зачем она это сделала? Зачем?
— Чтобы выжить, — тихо ответил голос. — Лучше спроси, какого эти двое поперлись за ней следом?
— Стась, Важек… они были хорошими товарищами. Они шли с нами, ели из одного котла, сражались плечо к плечу. Стойко переносили невзгоды и не думали, что станут добычей для какой-то человекоподобной твари. — Януш говорил в полголоса, но странное дело, всем собравшимся у генеральской палатки было слышно каждое слово.
— Это ли благодарность за помощь? Это ли не доказательство, что люди должны быть сами по себе? Что враги наших врагов совсем не являются нашими друзьями? Те из вас, кто говорил, что в Святом Княжестве жить лучше, чем в Империи, посмотрите! Там, где правит нежить, людям отводится роль бессловесного скота.
Януш опустился на одно колено, поза получилась одновременно горделивой и преисполненной скорби. Но Фоме все равно чудилось некая лживость, будто он видел не только то, что показывал Януш, но и то, что тот хотел скрыть. От этого сдвоенного восприятия привычно ломило виски, хотя Голос хранил молчание.
Узкая ладонь с длинными пальцами с непритворной нежностью коснулась мертвого лица, и Фоме стало стыдно за собственные мысли. Януш переживает, он искренен в своем горе…
— Прощай, друг, все, что я могу дать тебе — могила и моя… наша память.
Фома спиной чувствовал взгляды повстанцев, их злость, ненависть и желание отомстить. Немного страшно, но страх этот какой-то ненастоящий, смешанный с жалостью. Причем жаль не тех, кто умер, а тех, кто все еще жив. Но это же неправильно, жалеть живых?
А Януш продолжает говорить:
— Я мог бы поклясться отомстить… кровью за кровь, смертью за смерть…
Генерал поднял вверх измазанные спекшейся кровью руки, и толпа одобрительно загудела.
— Но, чтобы мстить, нужно сперва найти… догнать… задержать… я знаю, что каждый из вас готов встать на след убийцы…
Снова гул, крики. Кто-то выстрелил в воздух, и громкий хлопок слегка остудил ярость толпы, предоставляя Янушу паузу, необходимую для завершения речи.
— Однако идти по следу вампира более чем опасно, кто знает, сколько новых жизней отнимет эта погоня? А каждый из вас дорог мне… не только мне, но и миру, который мы должны построить. Миру справедливому, равному, человеческому, такому, который был до Катастрофы, когда не существовало ни тангров, ни вампиров.
Голос поднялся почти до крика, и сам Януш вскочил, вытянулся, расправил плечи, став выше, старше. Опаснее. Вот, снова это смутное ощущение грядущей беды.
— Этот мир начнется здесь, на землях, которые называют Проклятыми… что ж, возможно, эти земли и Прокляты для тех, кто остался там, — Януш махнул в сторону бледно-голубого, почти растворившегося в лучах утреннего солнца горного хребта. — Но для Отверженных, для тех, кто лишился дома, семьи и чести земли эти станут Благословенными, ибо здесь взойдут хрупкие ростки настоящей свободы!
— Красиво говорит, — пробормотал Голос, и Фома снова с ним согласился. Красиво, а еще яростно, почти неистово, наполняя толпу своей верой и своим стремлением.
— И теперь, стоя над телами наших товарищей, я спрашиваю: есть ли среди вас те, кто все еще желает отправиться в Святое Княжество? Те, кто с рабской покорностью готов склонить голову перед нелюдью, не важно, к какой из рас она относится? Есть ли те, кто готов обречь не рожденных еще детей на незавидную участь скота?
— Нет!
Слитный рев толпы испугал Фому, не громкостью, но своим единодушием. Никто не дал себе сил задуматься над тем, что их ждет в будущем, они верили Янушу, они любили Януша.
— Правильно выбранный момент и поразительное красноречие. В прошлом люди добивались многого, обладая куда более скромными талантами, — философски заметил Голос.
Толстая муха с громким жужжанием кружила над телами, потом, решившись, села на край полураскрытого рта и деловито принялась исследовать выбранное место. Массивное мушиное тело отливало металлической зеленью, а слюдяные крылья казались тонкими и бесполезными.
— Прям как ты, — Голос не удержался от ехидного замечания. — Смотри, станешь зевать, прихлопнут тебя, как эту муху.
— Фома, — Серо-голубые глаза Януша в очередной раз вырвали из реальности, — я вижу твою печаль и разочарование. Да, ты верил существу, которое считал достойным этой веры. Ты был добр, милосерден, как и подобает святому праведнику, и нет твоей вины в том, что милосердие твое обмануто. Но я хотел бы поговорить с тобой об одном деле… очень важном деле.
Дружелюбно протянутая рука. Почему же так неприятно касаться ее? Но и отступить нельзя, Януш ждет, улыбается, взгляд безмятежен.
Вечером Фома записал: «Прихожу к печальному выводу, что я слаб и труслив, в противном случае я бы отказался от предложения Януша, поскольку оно идет вразрез не только с моралью христианской, но и моралью обыкновенной, человеческой. Единственное, что в моих силах, это дать людям не видимость веры, как того желает генерал, но саму веру. Но я не представляю, как это сделать, как научить их верить в Бога, если я сам до сих пор не уверен в Его существовании?».
Рубеус
Ужин проходил в обстановке весьма и весьма торжественной. Искривленное зеркалами и
