революции. Невозможно представить себе такой позор.
Хотя дивизии фактически уже не существовало - не только потому, что от нее осталось два батальона, но и потому еще, что знамя ее сгорело в штабе вместе с часовым на посту Л1 - Бубнау продолжал командовать и повел людей с восточной окраины в сторону площади Чайкина. А по пути заглянул в Высшую школу Органов, где царило смятение, хотя школу пока не бомбили и не обстреливали.
Просто в ВШО не знали, чему верить - разрозненным сообщениям о захвате Серого Дома мариманами или указаниям непосредственно из Серого Дома, которые гласили: ничего не предпринимать, ждать дальнейших распоряжений.
На самом деле эти указания шли непосредственно с орбиты, но об этом никто не подозревал.
- Ничего. Если там свои - хуже не будет, - решил генерал Бубнау. Школа поступает в мое распоряжение.
Растерянный безвольный полковник, начальник школы, с готовностью отдал бразды правления. Личный состав пешим строем потянулся на проспект Чайкина, а те несколько машин, которые уцелели в автопарках дивизии и в гараже ВШО, были отданы разведке.
Когда передовые машины на подступах к площади Чайкина были обстреляны из пушек, стало окончательно ясно, что в управлении враг. Три автомобиля и бронетранспортер были потеряны сразу, а другие машины разведчики успели укрыть за домами и деревьями и пешком попытались подобраться поб- ли-же, дабы уточнить силы противника.
Всего в отряде майора Царева из 13-й фаланги было 112 машин, половина из которых - боевые, а остальные - вспо-могательные, но тоже бронированные и хорошо вооруженные. Настолько хорошо по целинским меркам, что в своем докладе разведчики генерала Бубнау назвали грузовики бронетранспортерами, а вездеходы танками.
Разведка не смогла подсчитать технику с точностью до единицы, но в любом случае получалось, что машин у противника порядка сотни, и не меньше половины из них - танки.
К танкам целинцы, естественно, отнесли и командирские машины, и МББМ, которые по местным понятиям никак нельзя было причислить к разряду БМП - хотя бы потому, что целинские БМП не имели пушек. Все, что на гусеницах и с пушкой это танк, а против танка и оружие требуется соответствующее.
А у дивизии внутренних войск такого оружия не было. Ведь эти войска вовсе не предназначались для борьбы против танков.
21
Предбанник расстрельной камеры отделяла от внешнего коридора надежная железная дверь с автоматическим замком. Уходя, исполнитель приговоров и конвойный захлопнули ее за собой.
Дверь самой расстрельной камеры Гарбенка тоже закрыл, машинально нажав на кнопку. Как ни спешил он к телефону по тревоге, а это движение было отработано до автоматизма.
Между тем отсутствие палача затянулось. Хорошо, что в предбаннике кроме телефона был еще и унитаз, а то женщинам пришлось бы худо. Разве что прямо на пол писать - но босоногие крестьянки, которых в наличии было несколько штук, это бы вряд ли одобрили.
Впрочем, именно эти крестьянки терпели тягостное ожидание с наибольшим равнодушием.
- Что наши, что мариманы - все одно смерть, - сказала одна из них, самая старшая, а самая младшая только тихо плакала у нее на груди, не вступая в разговоры с горожанками на тему, что, может, и не все равно.
- Я слышала, они сразу не убивают, - с надеждой в голосе восклицала одна из городских девочек. - Они всех в рабство забирают, чтобы самим не работать.
На самом деле такого не придумывала про мариманов даже официальная целинская пропаганда. Но зато много говорилось о том, что мариманские правители держат в жестоком рабстве свой собственный народ. А из истории войны столетней давности было известно, что враги и вправду угоняли целинцев в рабство - только это были не мариманы, а амурцы.
Действительно, когда амурская армия в той войне отступала от Зилинаграта, с нею уходили многие тысячи целинцев, и всех их скопом объявили угнанными в рабство (присовокупив к этому, что каждый, кто согласился работать на врага - предатель). Но сто лет - большой срок, и теперь уже никто не вдавался в подробности. Какая разница, амурцы, мариманы - все они одного поля ягода.
- И того лучше, - подала голос женщина из угла. - Что хорошего в рабстве? По мне уж лучше умереть.
- Так ведь нас же освободят! - убежденно ответила девочка. - Народная армия придет и освободит.
- Где она, твоя народная армия? Сколько часов уже сидим, а ее все нет.
Тут девушка, которая еще наверху, в общей камере, все шептала: 'Только бы не меня!' - вклинилась в спор со своей репликой:
- Что угодно! Все, что угодно, лишь бы не убили. Я жить хочу! Я так жить хочу, вы себе не представляете!
- Почему же не представляем? - удивилась одна из женщин постарше, а молоденькая девушка с плакатным лицом, которая со дня своего ареста поражала сокамерниц заявлениями, что если Органы решили их всех уничтожить - значит, так надо для мира и прогресса, не удержалась от отповеди и на этот раз.
- Как это 'что угодно'? - возмутилась она. - А если от тебя потребуют предательства?
На этом дискуссия прекратилась, потому что никто не знал, что ответить.
Некоторое время сидели молча, а потом всех переполошил стук из расстрельной камеры. Кто-то колотил в дверь чем-то тяжелым, потому что простые удары кулаком или ногой не пробили бы звукоизоляцию.
- Там кто-то есть! - воскликнули сразу несколько голосов.
- Наверное, эта... Которая последней туда зашла, - неуверенно предположила девочка.
- Лана! Лана Казарина! Ланка!!! - закричала девушка, которая больше всех хотела жить, и кинулась к двери.
- Она что там живая? - удивился кто-то еще.
Лана и правда была живее всех живых, раз она сумела сорвать со стены огнетушитель и методично швыряла его в дверь, пока не устала. Но устала она быстро: все-таки огнетушитель был тяжелый, хотя и не работал - иначе все в камере давно бы уже было в пене.
Но ответа она так и не дождалась. Смертницы в предбаннике колотили в дверь кулаками и ботинками, что, как уже сказано, было бесполезно, а отодрать от стены телефонный аппарат никто не догадался или не рискнул.
Так что постепенно все снова успокоилось и по обе стороны от автоматической двери было тихо до тех пор, пока с лязгом не распахнулась дверь из коридора.
Все одновременно обернулись туда с одинаковым ужасом в глазах, и замерли, глядя, как в проеме двери вырастает внушительная фигура исполнителя смертных приговоров младшего лейтенанта Гарбенки.
22
Чтобы найти путь наверх, группе сержанта Иванова потребовалось немало времени. К лестнице могла вести любая запертая дверь, и приходилось вышибать все двери подряд. Громозека занимался этим с видимым удовольствием, но выбивать замки ударом корпуса удавалось не всегда, а гранат к подствольникам было не так уж много. Так что Игорь Иванов от души проклинал автоматические замки, по вине которых заперты были все двери до единой.
Так мало того - когда нашлась все-таки лестница, оказалось, что каждая площадка со всех сторон огорожена запертыми решетками.
Тут уже в ход пошли ручные гранаты. Единственным, кто не боялся иметь с ними дело, был опять же Громозека, и он постарался на славу. Грохот стоял такой, что казалось - сейчас рухнет вся лестница.
А когда все стихло и осела пыль, сверху послышался голос, который, задыхаясь в кашле, умолял по- целински:
- Не стреляйте! Я сдаюсь, не стреляйте.
'Стрелять' по-целински звучало очень похоже на 'стирать', и легионеры грешным делом подумали, что неизвестный просит не стирать его с лица земли. Но Иванов понял все правильно и, укрывшись под лестницей, крикнул в ответ:
- Выходить с поднятыми руками! Оружие выбрасывать.
Неизвестный швырнул через ограждение лестницы револьвер и спустился к площадке с поднятыми
