«Чисто летаешь!» — сдержанно похвалил его командир эскадрильи после зачетного полета, и это значило, конечно, немало. Сравнительно недолго пролетал Сугробов вторым пилотом на правом сиденье. И стал он, как оказалось, самым молодым командиром корабля в части. Летчик-инженер, толковый, сильный парень — почему бы ему и не открыть все дороги в небо?
Никаких неприятностей по службе не знал Сугробов, пока не попал в подразделение майора Кулика. Первое знакомство на земле — это только предыстория, формальность, а основное знакомство у летчиков происходит в небе, за штурвалом, — там человек виднее. И никогда командир подразделения не выпустит летать самостоятельно прибывшего к нему в подчинение командира корабля без контрольного полета. Сам слетает с ним, посмотрит, как человек работает, — и тогда, пожалуйста, пусть штурмует высоты.
Если говорить откровенно, то капитан Сугробов немного побаивался предстоящего полета с майором Куликом. Как-то отчужденно держался с ним командир, не спешил выкладывать душу, и это, в свою очередь, настораживало Сугробова. Но тут же успокаивал себя тем, что полет простой, по «большой коробочке».
Их первый совместный полет не заладился с самого начала. А вырулил Сугробов со стоянки эскадрильи и в самом деле неудачно. Рано прибрал газ, и самолет, не достигнув необходимой скорости, остановился под углом к «рулежке». Если вспомнить трехколесный велосипед и представить развернутое поперек движения переднее колесо, то можно понять и положение шасси самолета. Теперь, чтобы двинуться вперед, надо было давать обороты почти до максимальных.
Сугробов осторожно продвинул вперед сектор газа, малодушно не глядя в сторону: он представлял, как хватаются сейчас техники за голову. Самолет остановился соплами на контейнер, и мощная струя вот- вот подхватит с земли железный ящик, перевернет, понесет через стоянку перекати-полем. Дотемна будут механики ползать по земле, собирая ключики-гаечки.
— Ну что ты раздумываешь? — Инструктор небрежно двинул сектор газа вперед до упора.
— Ой, командир, контейнер полетел! — немедленно заблажил стрелок.
«Нашел, чем обрадовать, дурень», — недобро подумал о нем Сугробов.
— Пусть летит, — холодно отозвался инструктор.
Самолет рывком, почти на одной стойке, развернулся на ленточку осевой линии. Майор Кулик сам прибрал обороты до малого газа и теперь уже не снимал руки с секторов.
На прямой инструктор оценивающе посмотрел на молодого пилота, вроде хотел сказать: «Зелен ты, брат, оказывается. Глаз да глаз за тобой нужен». — И под этим взглядом Сугробов разом сник.
Они сидели рядом, их катапультные кресла разделял узкий проход. Каждый из них имел штурвал, сектора газа, необходимые приборы и мог в любую минуту взять управление на себя.
Кулик сидел расслабленно, откинувшись на спинку кресла, вытянув в проход ноги, и безучастно смотрел перед собой на ускользающие под фюзеляж шестиугольники плит.
Это был человек двухметрового роста, богатырского размаха плеч, с постоянно красным, как от жаровни, лицом и выгоревшими белесыми ресницами. Только он один ездил на мотоцикле всю зиму, несмотря на ее суровость в этих краях. Маленький вздернутый нос, будто вдавленный между скул, портил его лицо, привносил в его черты женскую мягкость, отнюдь не свойственную его характеру. Он производил впечатление человека недюжинной силы, хотя было ему уже за сорок, а этот возраст для военных летчиков считается пенсионным.
Сугробов, почувствовавший предубеждение инструктора, сидел серьезный, сосредоточенный, плотно затянутый привязными ремнями. Обычно у него получалось все легко, все ладилось, все время он находился на гребне успеха, и редко видели чем-то омраченным этого белокурого, синеглазого парня. А тут замкнулся, хмуро смотрел в лобовое стекло, не решаясь даже повернуться в сторону инструктора. «Пусть он думает что хочет, а ты покажи, как надо летать, — невесело утешал себя Сугробов. — Посмотрим, что он скажет после посадки».
Взлетная полоса лежала в распадке. Вместо привычного горизонта на исполнительном старте — островерхие шлемы сопок, ломаная линия профиля гор. Был ранний час, на небе розовели подсвеченные снизу белые облачка. Всходило между сопками солнце — овальный приплюснутый сверху круг поднимался по склону сизифовым камнем.
— Восемьдесят третий, вам взлет!
Качнулись белые шапки, замелькали каплями в стекле пунктиры осевой линии, шестиугольники плит слились в серое рядно полосы.
Рука инструктора легла на штурвал. Сугробов почувствовал, как Кулик довольно точно и решительно ограничил взлетный угол. Это была уже не помощь, а опека.
Впрочем, майор Кулик опекал так всех подчиненных ему летчиков. И не случайно. Сам по себе он был первоклассным пилотом, заправлялся топливом в воздухе днем и ночью, его фотография на стенде мастеров летного дела давно пожелтела. Но однокашники водили уже эскадрильи, а он выбился в начальство только с третьей попытки. Первый раз его ставили командиром подразделения лет пять назад. Через несколько месяцев сняли, потому что один из экипажей, находившихся в его подчинении, довольно основательно проштрафился. Непосредственной вины майора Кулика здесь не было, но отвечать кто-то должен был. Второй раз он пострадал из-за летчика, «разложившего» самолет на земле: дескать, не научил пользоваться тормозами. И теперь с молодыми командирами Кулик был очень внимателен. Перед снижением на посадку Сугробов заметил, что инструктор взялся за штурвал уже двумя руками.
— Давай занимай створ полосы, — подсказал он, когда самолет только вышел на посадочный курс.
Сугробов не успел еще в треске шлемофона разобрать его слова, как штурвал пошел в нужную сторону — и самолет одним движением был поставлен на посадочный курс.
— Вот так и держи!
Сугробов недовольно кивнул в ответ, совсем не уверенный, что пилотирует самолет он сам. Ему не нравилась эта подавляющая активность инструктора, лишавшая его всякой самостоятельности. Он сейчас никак не мог избавиться от назойливой и никчемной в этот момент мысли, даже не мысли, а вертевшейся на языке цитаты из руководящего документа, о том, что инструктор должен вмешиваться в управление самолетом только при грубых ошибках летчика. Пока до таких ошибок было еще очень далеко.
— Так, так, хорошо, — довольно повторял Кулик, а Сугробов никак не мог понять, что именно хорошо. — Прибирай оборотики… — И сам поставил рычаги двигателей на малый газ.
Едва самолет начал снижаться, как бы приседать, только начал предпосадочное приближение к земле, как Кулик торопливо, будто куда-то падая, зачастил:
— Поддержи, поддержи, поддержи… — И, не дожидаясь, когда это сделает Сугробов, сам схватил штурвал на себя, уже не отпуская его, пока самолет не сел.
— Что же ты не берешь штурвал на посадке? — недоумевал майор Кулик, когда они рулили на предварительный старт для второго круга.
— Я вроде брал, — осторожно возразил Сугробов.
— Да нет, не видно было. Давай во втором полете исправляйся!
Однако и во втором полете повторилось то же самое. После выравнивания инструктор снова трижды скороговоркой повторил; «Поддержи» — и сам посадил самолет.
— Нет, так нельзя летать, так и самолет поломать можно, — пришел к выводу Кулик. — Ты поздно замечаешь снижение. А почему поздно? Наверное, потому, что близко смотришь на землю во время посадки. — Он, видимо, разволновался, заговорил с каким-то волжским акцентом, окая: — Это характерная ошибка…
Сугробов слушал инструктора, но сейчас его интересовал только один вопрос: «Выпустят или нет самостоятельно?»
Два запланированных контрольных полета выполнено, осталось три самостоятельных — с правым летчином. Сугробов был согласен с инструктором: поздновато начинал брать штурвал, поэтому у него до этого полета и получались самостоятельные посадки с незначительным повторным отделением от земли, но это не такая уж грубая ошибка, чтобы лишать самостоятельного полета. Летал же до этого Сугробов, и не с одним инструктором, — все обходилось благополучно; не разучился же он сажать самолет, как только оказался в отряде майора Кулика!
Сугробов ждал. Вон уже и его правый летчик подошел к перекрестку рулежных дорожек — месту пересадки, готовый сесть в кабину вместо инструктора.
