поудобнее устраивается в ямке матраца, продавленного прежними постояльцами. Что означает это нетерпеливое подергивание ног, почему это он вдруг свертывается калачиком и потом резко поворачивается на спину? На лице, во всей фигуре спящего человека порой можно подглядеть выражение муки, боли, которую, вероятно, не до конца изгоняет бодрствующее сознание, а только пытается скрыть, и, когда цепенеет воля, боль эта всплывает наружу, как медуза на гребень морской волны. Что видят эти закрытые глаза, что бормочут эти уста, над которыми сейчас не властна мысль? Нет сомнения, что все эти жесты вписываются в некий пейзаж, который нам не дано видеть: вот этим движением плеча спящий старается уклониться от встречного всадника в лесу или на дороге, а может быть, он сейчас в тюрьме или в храме... Когда это человеческое существо, замурованное в могильном рву снов, когда этот трепещущий жизнью труп выскользнет из-под пены простынь, когда комнатушка повернется вокруг собственной оси и станет тем, что она есть в действительности, заняв законное свое место над бакалейной лавчонкой в ряду других домов города Бовэ, - тогда спящий будет зваться Теодором и узнает, что шорохи эти производил он сам, но сейчас ни одно имя, даже его собственное, ни одно человеческое слово не способно вырвать его из глубин беззвучного диалога, идущего во мраке, где вдруг возникло что-то незнакомое, дрожью отдающееся во всем теле. Он яростно упирается во что-то одной ногой, сует под подушку руку, как бы ища там защиты, рот у него открыт и, быть может, вовсе не затем, чтобы жадно глотнуть воздух, с трудом проходящий сквозь набрякшую глотку, сквозь судорожно опадающие ноздри, а потому, что его увлекает на дно вышедшей из берегов реки какая-нибудь Ундина, или, быть может, это мавры врываются в ущелье, а он не успевает крикнуть, или же он громко вызывает из преисподней какуюнибудь Эвридику, чье покрывало еще веет над болотом. Свет так слаб, что ничего нельзя прочесть в рисунке вен, сетью оплетающих руку, которая лежит на простыне; и это не умозрительный образ, не метафора в подражание античным героям, а человек из плоти и крови, со своими собственными отметинами на коже, не по возрасту густо поросшей волосами, отчего смуглая грудь кажется рыжевато-пегой, - живой человек, чьи мускулы сокращаются неравномерно, ибо в данную минуту им не сообщает необходимой гармонии труд или целеустремленный жест, более того, они судорожно сокращены или расслаблены по неуловимым причинам, неуловимым для нас, поскольку игра их под молодой гладкой кожей, увлажненной испариной, скрыта от нас, так же как скрыт неожиданный всплеск рыбы под затянутой ряскою поверхностью пруда. Быть может, сейчас он сам-тот Олоферн, которого он хотел написать попавшим в тенета уличной Юдифи... быть может, этот сон наяву просто подсказан Теодору не библейской темой, а обычной хроникой происшествий, и вовсе ему не рассказали эту историю, а все это быию с ним самим, была какая-то забытая встреча, и та женщина, отнюдь не об убийстве думала она в номере гостиницы, куда им подали обед, к которому оба так и не притронулись, а просто он в последнюю минуту, когда на ней ничего не осталось, кроме плаща темных рассыпавшихся волос и белых чулок с голубыми подвязками, вдруг почувствовал, что не в силах желать эту совершенную красоту, приевшуюся сразу, как всякое совершенство... Вы только взгляните на руку, судорожно царапающую простыни: поверьте мне, сейчас он стащит скатерть, и все упадет на пол-стаканы, серебро, яблоки покатятся по комнате, и станет особенно заметной тусклая прозелень винограда...
От этого стука и грохота Теодор сразу просыпается и садится на своем ложе в темном уголке комнаты: он видит, как откуда-то снизу, прямо из-под пола, подымается фантастический пучок света. Где он? И откуда это подземное солнце? Он почему-то понимает, что нужно натянуть на себя сбившиеся простыни, понимает раньше, чем успевает сообразить, что это открывается люк, находящийся над освещенной лавкой, и что по лестнице поднимается Дениза с подносом и свечой в худенькой детской руке; она ставит свою ношу прямо на пол, так что небо получается черным в малиновых отблесках, и основной мотив внизу холста-просто след сангины на белилах.
- Проснулись, господин офицер? А я вам обед несу, - раздается свежий голосок, и юная девичья фигурка возникает на фоне этого странного освещения, меняющего местами валёры и тени.
Прислонясь спиной к подушке, поджав колени, натянув на себя простыню, господин офицер смотрел, как совершается чудо.
Он пробормотал какую-то благодарственную фразу, и девушка принялась расставлять на столе посуду. И так как Дениза повернулась к нему спиной, Теодор быстро пригладил волосы, потом вытянул вдоль тела свои длинные обнаженные руки, обнимавшие колени.
- Я вам принесла немножко лукового супа, - говорила Дениза. - Вы любите луковый суп, нет, правда, любите? Сегодня к вечеру только это у нас и осталось ... и телячье рагу под белым соусом. Мама очень вкусно готовит рагу. Если вам мало хлеба, вы скажите... И кусок сыру. Это пикардийский сыр, ею здешние крестьяне продают на рынке, наш бедный папочка прямо обожал его, ну, а я, знаете ли, не очень! Пива нет, так я налила вам потихоньку большой стакан мариссельского вина... Господин де Пра очень его любил, я все для вас приготовила как для господина де Пра...
- А кто это господин де Пра? - иронически осведомился мушкетер.
- Офицер из роты Ноайля, он у нас в прошлом году квартировал. Я ему всегда обеды и завтраки носила... Такой красивый, такой молодой!
- Ах, ах, и красивый, и молодой! И вы, миленькая барышня. тоже садились в ногах его кровати? Должно быть, он за вами приударял немножко, ваш господин де Пра, верно?
- Нет, что вы! - Дениза громко расхохоталась, не заметив сарказма в вопросе мушкетера. - Сами посудите: мне в прошлом году было всего пятнадцать лет!
- Из чего следует заключить, что сейчас вам уже шестнадцать... и что преемники господина де Пра не такие слепцы, как он...
- Во-первых, господин де Пра вовсе не слепец. А во-вторых, после него здесь никто не жил
- Стало быть, я первый вижу вас уже взрослой девицей...
- Не болтайте глупостей... ох, простите, пожалуйста! Но ведь все могут меня видеть такой на улице, в церкви святого Петра...
При свете свечи чепец ее казался нс таким громоздким, тем паче что выскользнувшие из-под него легкие белокурые волосы окружали ее головку как бы золотистой дымкой, особенно заметной против света. Глядя на это милое дитя. Жерико пытался разгадать: что это-наивность или бесстыдство. Как же она безвкусно вырядилась! Впрочем, так уж водится в семьях провинциальных лавочников. А может быть, тут внесла свою лепту религия? Казалось, весь этот ворох юбок и косынок вот-вот свалится. Интересно, какова она, когда скинет с себя все свои сто одежек? Он вдруг вспомнил ту, другую, в голубых подвязках, и почувствовал, что краснеет. Эта крошка была как раз в меру несовершенна.
- О чем же в таком случае вы говорили с ним, вашим господином де Пра, когда приносили ему завтрак, если он за вами не ухаживал?
- Об Италии!
Слова эти сорвались с губ девушки неожиданно для нее самой, и, так как Теодор расхохотался, она смущенно потупилась.
- И о других вещах тоже, - добавила Дениза.
Сейчас он почти не видел ее лица, потому что свеча стояла у нее за спиной, и временами вырисоны вались лишь контуры ее фигуры, вернее, ее наряда-тогда она казалась уже не переодетой девчуркой, а настоящей важной дамой. Вроде госпожи Дюран: возьми она в руки чулок для штопки, сходство получилось бы полное.
- Значит, ваш господин де При говорил с вами об Италии? - начал Теодор, пропустив мимо ушей ее замечание. - Красивый молодой человек беседует об Италии с барышнями, которые сидят у него на постели, смотрите-ка вы! А что он вам такое говорил об Италии? И был ли он сам в Италии, ваш господин де Пра?
- Конечно, был, - с воодушевлением отозвалась Дениза и даже косынку на плечах поправила. - Конечно, был. И как он о ней говорит! Небо. горы, море. И особенно свет: он говорит, что там такой свет...
- Особенно свет? Не много же! А вы-то, если оставить в стороне господина де Пра, вы сами-то что думаете об Италии?
- Вы просто смеетесь надо мной, господин офицер! Не знаю, что вам сказать.
- Да нет, да нет, вовсе я не смеюсь: я просто хочу спросить, что вы слышали об Италии, до того как вам о ней рассказывал господин де Пра?
- Ваш суп остынет, сударь, лучше бы вы покушали, хотите, я вам подам его в постель? Или, может быть, сначала встанете и оденетесь?
