Длинное тело шевельнулось под простыней, конец ее сполз и открыл голое плечо.
- Ого! - воскликнула Дениза. - Значит, вы голышомспящий! - Она засмеялась, захлопала в ладоши и повторила понравившееся ей словцо:-Голышомспящнй!
- Бросьте-ка мне лучше рубашку, она вон там, на табуретке, и отвернитесь, а я пока оденусь! Вот так. Спасибо.
- Можно повернуться? - спросила Дениза.
- Пока еще нет, прелестное дитя. Наклоните-ка головку, вот так, спасибо. А вам никто еще не говорил, что у вас хорошенькая шейка?
Дениза гордо выпрямилась и резко повернулась к Теодору.
- Какой вы все-таки глупый, что такие вещи говорите!
Италия-это такая страна, откуда приходят трубочисты и музыканты. Страна, полная солнца, ночи там совсем, совсем светлые, а кругом террасы. Я была еще слишком маленькой и не помню, но мне рассказывали, что, когда наши солдаты завоевали Италию, все женщины, а там женщины сплошь красавицы, их обнимали и целовали и слышать не хотели о своих мужьях. А потом в Риме живет наш святейший папа... - Она осенила себя крестным знамением.
- Так что же, в сущности, рассказывал вам господин де Пра об Италии?
- О небе, я же вам говорю, о море. И о женщинах тоже, иногда он и о женщинах говорил. То есть об одной девочке. Он говорил, что она была вся коричневая от загара и кожа у нее такая теплая и гладкая... точно глиняный горшок. А по-моему, это вовсе некрасиво, особенно для девушки!
- А еще о чем?
- О море, о небе, о горах... Сначала он видел только север страны и думал, что ничего нет на свете краше. Как же этот город называется?.. Ах да, Флоренция, вот как... Он очень жалел, когда ему пришлось из Флоре нции уехать в Рим, в Неаполь: во Флоренции столько всего, что непременно надо посмотреть, и в других северных городах тоже. Дома у них красивые, не то что у нас здесь. И потом, картины, статуи. Господин де Пра часами мог говорить о картинах, о статуях...
- Вот как? - отозвался Жерико, вдруг заинтересовавшись молодым офицером конвоя.
- Люди ему сказали, что в Риме, в Неаполе не на что глядеть, он и поверил. А потом...
- Так что же Рим, Неаполь?
Девушка ничего не ответила, и чувствовалось, что мыслями она далеко отсюда. Как знать, быть может, ей до сих пор слышатся слова господина де Пра, рассказывающего о Риме, о Неаполе...
- Как он о них говорил! - просто сказала она, и вдруг Теодора охватила глухая досада на этого болтливого офицера.
Впрочем, это не помешало ему, устроившись поудобнее в постели, с аппетитом приняться за суп.
- А вино? - спросил он.
Дениза, словно желая загладить свой промах, подала ему полный до краев стакан. Мариссельское вино оказалось не ахти какое.
- Нравится вам? - тревожно спросила Дениза.
- Как же, как же. Дайте-ка мне рагу и поговорим об Италии...
- Простите! - воскликнула Дениза и побежала за забытым ножом. - Вам везет, мужчинам, солдатам то есть. Вы можете путешествовать. Видите разные страны, разные города... А я вот, никогда я не попаду в Италию!
В последних ее словах прозвучала такая горечь, что Теодор сразу забыл свой насмешливый тон, принятый с начала разговора.
Он мягко спросил:
- А вам очень хотелось бы поехать в Италию?
Она молчала, отвернувшись, потупив глаза. Может быть, она даже плакала-попробуй разгляди при этом огарке.
- Вы, вы всегда уезжаете, - сказала она. - Сегодня здесь, завтра там. Вы только подумайте, Париж, один Париж чего стоит... говорят, он такой красивый, такой огромный! Неужели и в Париже я никогда не побываю? Очень уж он далеко.
- Подумаешь, далеко, - отозвался он. - Мы еще сегодня ночью были в Париже. А на дилижансе...
- До Парижа целых восемнадцать лье. Вы знаете, как дорого в дилижансе берут? А потом, что я там буду делать? Если девушка там одна, значит, она пропащая. Я даже в Амьене не была.
- Как же так? Неужели совсем ничего на свете не видели?
Кроме Бовэ?
- Ох, нет! Во всех окрестных местах я была. Я люблю ходить. Как-то раз даже до Сен-Жермен добралась... А когда папа еще был жив, он меня однажды на экипаже в Клермон возил...
Но мне так хотелось бы побывать в Италии!
Что ей сказать? Что небо Бовэ тоже не лишено своего очарования? Дениза была права: рагу оказалось превосходным. А теперь отведаем сыра... должно быть, не хуже горгонцолы.
Дениза продолжала грезить вслух. А когда человек грезит, он как бы наедине с самим собой. И нет поэтому нужды прерывать свою речь, ждать реплики собеседника.
- Вам-то повезло. Ах, как бы я хотела быть мальчиком! Вы еще не были в Италии? Нет? Ну так поедете, я уверена, что поедете! Таких людей, как там, нигде на свете больше нет. А карнавал в Риме... это так изумительно, сколько я ни выспрашивала, сколько он ни объяснял, я все-таки не совсем поняла, что это такое... говоришь о нем, говоришь-и все равно всего не расскажешь! Может быть, похоже на наш праздник, когда в июле бывает процессия в честь Жанны Ашетт? Да какое там! То Бовэ, а то Рим! А как странно, есть такие слова, которые сами приходят, когда говоришь об Италии, или, может быть, это стихи, поэзия; господин де Пра писал об Италии стихи: 'Ветвь виноградной лозы', 'Кто сочетал лозу и серебристый вяз'! Как же там дальше было? - Вспоминая забытый стих, она опустила головку, потом вдруг вспомнила:
Где берег тот в благоуханье роз?
Там гладь тирренская, укрытая от бурь, Неаполь окружает!
Она помолчала с минуту, затем поспешно добавила:
- Он говорил, что там в горах пастухи ходят в черных бархатных плащах и остроконечных шляпах, вот смешно-то! Я часто о них вспоминаю, когда у нас под окнами играют на скрипке. Вы любите скрипку? Всю бы жизнь сидела и слушала, как играют на скрипке... Ах, я дуреха! Забыла вам десерт принести! Что бы вы хотели на сладкое?
Теодор успокоил гостеприимную хозяйку. Он сладкого не любит. А вот сыр просто прелесть. Пусть-ка на сладкое она поговорит с ним об Италии, она так славно говорит.
- Опять вы надо мной смеетесь! - воскликнула Дениза и тут же начала грезить вслух. В сущности, ничего нового или важного она не сказала. Видимо, сами слова имели над ней чудесную власть, пленяли се своей непривычной новизной. Ей хватало их, она не нуждалась ни в каком приукрашивании. Например, она произносила слово 'море'. Никогда она не видела моря, никто ее туда не возил. Но когда она произносила слово 'море', в четырех этих буквах таился для нее целый мир, возможно ничего общего не имеющий с реальным морем, которое видит каждый из нас:
четыре эти буквы были тем морем, которое видела лишь она одна, Дениза. И эту таинственную метаморфозу претерпевали почти все слова, так как привычную их жизнь, их Бовэ, их бакалейную торговлю можно было описать с помощью всего нескольких слов, и все одних и тех же, но, как только малознакомое или не совсем ясное слово выводило ее за эти пределы, сразу же начинались грезы... Жерико вдруг почувствовал себя ужасно старым, полным горечи, увядшим, и он позавидовал свежести этой девчушки, завидовавшей ему.
- Какая у нас, у девушек, жизнь! Все заранее известно.
Ничего с нами не может случиться. Вечно ходи отсюда досюда, а дальше ни шагу. Все время будет одно и то же, до самой смерти.
Никогда мне не попасть в Италию, это уж наверняка. Или еще куда-нибудь. Каждое утро подымайся в одно и то же время, возись по хозяйству, сиди в лавке... увидишь человека и заранее знаешь, что он скажет... Только одно остается-собор святого Петра и молитва...
- Значит, вы верующая? - спросил он, и, хотя не желал ее обидеть, в голосе его, помимо воли, прозвучала дерзкоскептическая нотка, как всегда, когда речь заходила о религии.
