реальность.
- Вот матрос Балабан, - продолжала женщина, - он свою смерть чуял...
Я вопросительно поднял брови:
- Ну почему же обязательно смерть?
- А я вам говорю, смерть. - В голосе Приходько послышалось раздражение. - С самого первого дня. Как пришел к нам, он, сердечный, все беду ожидал. Ходил смурной такой, неулыбчивый. Бывало, ребята ржут на палубе, а он - ни-ни, не улыбнется. Сторонился всех, шепчет что-то, я сколько раз замечала. А взгляд, - Приходько сложила в замок большие руки, прижала к груди, - взгляд у него был уж не живого человека... Ясно, судьба за ним ходила и настигла вот...
Она говорила так убежденно, что я вдруг почувствовал, как где-то в самом дальнем тайничке моей души зашевелилось желание поверить ее словам, и от этого по телу поползли холодные мурашки.
- Вечером я Балабана на палубе поздно видела, - продолжала между тем Приходько, - духота стояла, перед непогодой этой, однако. Балабан на кнехте сидел, голову опустил, смотрит в воду. Я его еще окликнула: 'Колька, ты чего пригорюнился?' Он вроде встрепенулся малость. 'Нет, отвечает, - ничего. Лида, я так'. Ушла я к себе. Ночью мне как-то не по себе было. И спала неспокойно. Как 'Сокол' швартовался, слышала. У Никонюка голос как труба зычный, мертвого разбудит, а я дремала только. Как 'Сокол' к борту нашему ткнулся, вроде я свист услышала. Резкий такой, быстрый...
- Свист? - переспросил я удивленно. Какой-такой свист могла услышать Приходько из своего закутка на камбузе? И тут же вспомнил, что камбуз-то как раз на той стороне судна, куда швартовался 'Сокол'. Итак, свист. Это новость.
- Человек свистел?
Олимпийский медведь на груди Приходько принял новую причудливую позу:
- Не знаю, - выдохнула Приходько, снизив голос до шепота, - не знаю, что за свист, не поняла. Говорю, короткий свист такой. Я всех своих поспрашивала, его только Линь слышал, да вот я... Утром встали - Балабана нет. Как корова языком слизнула.
Приходько замолчала. В глазах - смесь торжества и любопытства. Действительно, чертовщина какая-то. Я начинал понимать команду, которой эта прорицательница вещала всякие ужасы.
- А Тимохин? - продолжал я спрашивать. - Его вы тоже знали?
Приходько оглянулась на дверь и еще более понизила голос:
- Знала, как же, вместе работали, пока он не пропал.
- Ну а тот, - попытался я пошутить, - тот смерти не чуял?
- Может, и чуял, мне неизвестно. Дело вам говорю, а вы насмешки строите, - обиделась она.
Я поспешил успокоить Приходько:
- Какие же насмешки, я прошу вас о Тимохине рассказать.
- Да что рассказывать-то? - ей явно не хотелось продолжать разговор. А ведь о Балабане она говорила охотно, с азартом. Пришлось повторить вопрос настойчивей.
Приходько долго мямлила о том, что плохо знала Тимохина, мало с ним общалась, что все их знакомство сводилось к небольшим взаимным услугам: она ему белье постирает, он дровишки с берега доставит.
Я слушал, подавляя в себе раздражение. Именно ее наивная попытка отмежеваться от несчастного Тимохина убедила меня в том, что Лида Приходько знала его лучше, чем пыталась представить. Сам не могу объяснить, почему мне в этот момент пришла такая мысль, но я спросил Приходько:
- Когда Тимохин исчез, 'Сокол' к вам швартовался или другое судно?
Приходько машинально кивнула:
- 'Сокол'... - и осеклась, отвернулась.
- Ну-ну, - напрасно подбадривал я ее. Она только рассердилась:
- Не нукай, не запряг! Не помню точно, была ли вообще швартовка. Не обязана помнить, - отрезала решительно.
Так и пришлось отпустить ее с миром, не добившись больше ничего путного.
Расстались мы не так дружелюбно, как встретились.
После Приходько я опрашивал других членов команды, но они были людьми новыми, о прошлогоднем случае ничего не знали, о Балабане отзывались хорошо, отмечали лишь его замкнутость и рассеянность. 'Словно озабочен был всегда', - так сказали несколько человек. Наверное, события обсуждались на судне и у коллектива сложилось о них свое собственное мнение.
Последним в каюту ко мне юркнул - не вошел, а именно юркнул человечек небольшого роста. Я подумал вначале, что это подросток, но нет солидный возраст вошедшего выдавали жидкая неопрятная щетина на подбородке и частая седина в волосах, прилипших к маленькой, какой-то птичьей головке.
- Линь, - представился человек. Фамилия у него тоже укороченная. Но недаром говорят: мал золотник, да дорог. Этот маленький Линь оказался для меня сущим кладом и поведал весьма любопытные вещи. Фактами их не назовешь, конечно, так, личные наблюдения, но если бы они подтвердились! Я пожалел, что нет рядом Таюрского. Вот тут бы ему и карты в руки. Что поделать - приходилось ждать. Зная Гошину разворотливость, я надеялся увидеть его на земснаряде уже завтра.
Едва я распрощался с говорливым Линем, пришли Чурин с капитаном. Чурин кипел от негодования, а капитан помалкивал, только втягивал голову в плечи. В моей каюте капитан-наставник продолжал свой возмущенный монолог:
- Капитан на судне всему голова - даже нянька, если хотите. Да-да, и не возражайте, - говорил он капитану, который и не думал возражать. - Вы же людей не знаете, тех, кто рядом с вами и поручен вам! Сразу по приезде я вопрос о вас поставлю самым серьезным образом!
- Что случилось-то? - Мне стало жаль капитана, и я поспешил прервать Чурина. Да и не нотации здесь были нужны, а конкретные меры.
- Как с судовыми документами? - задал я вопрос Чурину.
Тот устало махнул рукой:
- Документы формально в порядке, но это ведь не все для капитана. Чурин опять начинал заводиться и я перебил его:
- Хватит, Геннадий Иванович. Спустили пар, будет. Скажите лучше, можем мы сейчас посмотреть записи о швартовках прошлого сезона?
Неостывший еще Чурин грозно глянул на капитана, тот торопливо кивнул:
- Конечно, можно.
Пока капитан ходил за судовым журналом, Чурин горько жаловался мне:
- Недосмотрели мы с капитаном. Он долго в помощниках ходил, повысить решили в прошлом году, а у него за два сезона - два таких случая! И что возмутительно - он только плечами пожимает, даже и не пытается разобраться. - Чурин вздохнул. - И не знает, что за люди рядом с ним живут. Руководитель называется, капитан. - В голосе Чурина слышалось презрение. - Да, - наконец-то отвлекся он от своих забот, - а зачем вам прошлогодние швартовки?
Я не успел ответить. Капитан принес судовой журнал.
Листать дело Тимохина не было нужды - я помнил, что исчез он 27 июля. Вот он, этот день в журнале. И 'Сокол' швартовался вечером в 20 часов 35 минут. Ушел от борта в 23 часа. Могла ли помнить об этом Приходько? Могла, конечно. Но могла и забыть - не упрекнешь. И все же у меня сложилось впечатление, что Приходько помнила об этой швартовке, оговорилась случайно и неумело пыталась скрыть это. Неужели выводы маленького Линя не лишены оснований? Мне хотелось спросить кое о чем Приходько, но пришлось отложить разговор на утро, потому что было уже очень поздно.
День выдался утомительный и длинный, у меня разболелась голова, и я вышел на палубу, накинув на плечи длинный плащ капитана.
Дождь все шел и шел, и казался бесконечным. Ветер налетал порывами, гоняя по палубе дождевые лужи, и я видел, как на близком берегу, сопротивляясь ветру, деревья дружно и резко взмахивали кронами, сбрасывая тяжелую воду. Надрывно кричала в лесу какая-то птица. Природа словно создавала подходящий фон для моих мрачных размышлений.
Головная боль не отпускала, я досадовал, что плохо собрался в эту командировку - не взял даже таблетки аспирина. Несмотря на сырость и холод, возвращаться в душную каюту мне не хотелось, я подошел к леерному ограждению судна и долго стоял возле кнехта, на котором, по словам Приходько,
