— Хм. Мы с Селин?
— Да.
— Ну… Не знаю. Вообще-то я хотел ее куда-нибудь увезти.
— Если вдруг не увезешь, приходите ко мне.
— Ты в своем уме?!
— Успокойся, Фил. У меня тоже есть мужчина, с которым я встречаю Рождество. И не только.
В груди Филиппа шевельнулось что-то похожее на ревность.
— Мужчина?
— А ты думал, я монашка?
— Нет, конечно… И вы с ним… Он твой любовник?
— Да. Но не бойся, он не знает о моих нежных чувствах к тебе.
— Как же так можно? — ощетинился он. — Спать с одним, а любить другого? Не понимаю.
— А ты вспомни, как это можно: спать со мной, а любить Селин.
— Джессика!
— И сразу все поймешь.
— Джессика, прости!
— Ничего, я уже привыкла.
Он смутился.
— Ты… Спасибо тебе. За все спасибо.
— Филипп перестань! Мне невыносимо слушать это. Лучше пошли меня к черту или…
— Или что?
— Или люби, как ее. Вернее — вместо нее.
Он виновато улыбнулся:
— Ты питаешь напрасные иллюзии, Джессика. Я ее никогда не брошу.
— А она тебя?
12
Общественность была, мягко говоря, в шоке. Филипп приехал сюда полтора месяца назад, в начале ноября, и на него мало кто обратил внимания, кроме главных акционеров и президента. Для людей обыкновенных он долго оставался незначительным персонажем, потому что приобретение выгод на германском рынке простых служащих не волновало совсем, пока, конечно, это не отражалось на их зарплате.
После Рождества Филипп стал самым популярным человеком холдинга на всех этажах. Многие знали его в лицо, а про слияние заговорили даже в производственных корпусах, расположенных в другом конце города.
Этот человек, на которого теперь все приходили посмотреть под любым предлогом, умудрился сделать то, чего за пять лет существования холдинга не делал никто. Во-первых, он устроил драку в приемной, причем со своим же подчиненным. Во-вторых, он разбил очки и порезал лицо директору по связям с общественностью. В-третьих, он переспал с племянницей президента и бросил ее в ту же ночь ради какой- то уличной девки, привезенной из Германии. И наконец, в-четвертых, он поссорился с президентом, и теперь кто-то из них кому-то должен отдать деньги. Или весь холдинг.
Офис гудел как растревоженный улей. Что будет дальше? Кто будет руководить? И что хочет этот странный немец, с характером необузданного русского медведя?
Сеймур жестоко мстил своему обидчику. Филипп прекрасно понимал, что пересуды — его рук дело, вернее его мерзкого языка, который всегда мог преобразовать любую самую нейтральную информацию в непотребную сплетню.
Селин и Филипп встретили Рождество и Новый год скромно, практически вдвоем. Странно было наблюдать ее притихшей, не стремящейся к обычным бурным развлечениям и прогулкам до утра. Она сказала, что не хочет идти в гости, что ненавидит эти праздники и желает провести их как можно более буднично. Филии поостерегся спрашивать о причине столь острого неприятия и счел это еще одной неразгаданной тайной ее прошлого.
Однако начало января внесло новую напряженность в его жизнь. За рождественские каникулы он уже смирился с мыслью, что Селин не вернется в Германию, а останется здесь. Он и сам понимал, что Нью-Йорк, который никак не желала понимать и принимать его собственная душа — для Селин самое подходящее место.
И хотя она еще недавно звала его бросить все и стать бродягами, Филипп знал, что никуда она отсюда не уедет. Ибо этот волшебный город дает возможность быть бродягой, не покидая его пределов.
И когда он уже мысленно послал к черту свою обувную фабрику и дом в Берлине и стал подумывать, где бы ему купить или хотя бы арендовать квартиру (надоело жить в гостиничном номере), чтобы поселиться там с Селин, разразился гром среди ясного неба. Вечером третьего января суровая Джессика властным голосом вызвала его себе в приемную и сказала, что не выпустит, пока серьезно не поговорит.
— Это что же, теперь секретарши будут меня вызывать на ковер? — пошутил он, входя в кабинет и игриво улыбаясь. — Да, видать, плохи мои дела в вашем холдинге…
Она смотрела на него очень серьезно.
— Ты даже не представляешь, как плохи, Филипп. Пойдем прогуляемся.
Он смотрел на нее с любопытством. Удивительно. А ведь и правда можно подумать, что она играет. Никакой гордости, никакого самолюбия, никаких обычных женских уловок. Джессика откровенно любит его, помогает ему, готова на все для него… Она не обижается, она готова ждать, пока он насытится своей Селин. Даже ревность, похоже, больше ее не мучает.
— Джессика, — вкрадчиво проговорил он, — ты, может, не понимаешь? Но я фактически женатый человек. Меня дома ждет Селин, да и вообще я не должен…
— Ты не понял, Филипп. Я не свидание тебе назначаю. — Джессика подошла к нему вплотную и зашептала: — У всех стен есть уши, понимаешь? Я хочу тебя кое от чего предостеречь. Пойдем в наше кафе?
— Ну пойдем.
Он заказал себе кофе с коньяком, а она — вина, и вопреки решительному тону, с которого начинала разговор, вдруг забилась в угол, сжавшись в комочек, чуть ли не подтянув колени к подбородку. Некоторое время оба молчали. Филипп — выжидательно, Джессика — испуганно, словно на что-то решаясь.
— Ну? — спокойно сказал Филипп. — Что на этот раз удумал президент?
— Он хочет тебя отпустить, — сверкая глазами, проговорила она.
— И что в этом плохого?
— Ничего. Вчера я готовила бумаги, — Джессика едва заметно подавила спазм, — о покупке французской фирмы.
Филипп вскочил, расплескав все, что стояло на столе.
— Что?!
— Да. Мы купили твоего единственного союзника. Филипп, я думаю…
— Что?!
— Успокойся. Сядь…
— Джессика, но это же…
— Филипп, сядь. Я думаю, дело не в тебе и не в твоем предприятии. Просто президент понял, что начал не с того конца. Французы оказались более покладистыми, а может, более дальновидными. В любом случае теперь ты — один против нас всех.
Филипп смотрел на нее во все глаза, Джессика немного смутилась.
— Ну то есть против них всех. И тебе рано или поздно не останется ничего другого… Но, если хочешь,
