— Что же мы в ней находим?.. Есть такое слово: харизма.
— А что это?
Спенсер вздохнул.
— Долго объяснять. У тебя точно этого нет.
— Ну ладно. А почему ты так уверен, что хорошо знаешь Дженни? За такое короткое время…
— Мишель, сколько тебе надо еще денег? Ты подумай, напиши мне цифру, и на этом мы расстанемся. Остальное — мои трудности.
— Но ты бы мог спросить у меня все, что тебя интересует. Я все про нее знаю.
— Я тоже.
— Откуда?
— Это я буду обсуждать только с ней. Можно?
— Можно, — вздохнула Мишель. — Вот цифра.
Она написала помадой на салфетке. Брет посмотрел, бесстрастно кивнул, выбросил салфетку и ушел из бара, а Мишель загрустила. Почему все самые лучшие мужчины всегда доставались Фокси? Все, начиная со Стива, который был их школьным другом. Потом — Блейк, Марк, Спенсер… Все они отдавали должное красоте Мишель, все засматривались на нее, Спенсер вообще сказал, что его всегда привлекали женщины ее типа… А потом он увидел Дженни, и все, как всегда, перевернулось с ног на голову. А ведь если объективно судить, то Мишель красивее! Особенно после пластической операции!
Харизма… Что же это такое? Мишель залпом выпила двойной коктейль. А Марк, наверное, уйдет от нее после этой истории. На этой мысли Мишель всхлипнула и улеглась головой на руки прямо за стойкой бара. У нее больше не было сил сражаться с этой харизмой Дженни. А Брет Спенсер — красивый мужчина. Жаль, что они даже не успели поцеловаться. А то, как знать, чем бы закончилась вся история!
На нее с сочувствием и обожанием смотрел смуглый черноглазый бармен. Тот самый, который всегда не доливал тоника в коктейли и сжег немало женских сердец. Теперь, похоже, его настигла расплата, ибо уже две недели он грезил об этой маленькой красавице, которая всегда бывала почему-то очень грустна. Он грезил о ней и днем, и ночью, но все не мог решиться подойти…
Дженни вышла на мост. Сейчас она достанет мобильный телефон и торжественно кинет его в воду. А зачем он ей? Брет ее найдет, если захочет, и на краю земли, а все остальные… Все остальные пусть останутся в прошлом. Она и сама для себя, кажется, осталась в прошлом. Дженни Фокс больше нет. Нет прежней Дженни Фокс. А другая, новая — еще не родилась. И сейчас, на мосту, в ее обличье, стоит женщина, которая НИКТО. Она застряла в родовых путях между прошлым и будущим и пока не знает, примет ли вновь ее этот мир. Кто она на самом деле? Она играет роли, каждый день играет роли, а каково ее настоящее лицо? То, которое смог разглядеть Брет Спенсер, когда говорил о другой Дженни, спрятанной глубоко-глубоко. Ведь он увидел ее, а она сама — нет. Дженни достала сигареты и с удовольствием вдохнула запах табака. Она не курила уже восемь лет. А в Европе, кажется, наступает осень…
Как тихо, спокойно вокруг. Все дышит миром. Сама земля словно замерла, остановив вечное кружение, и говорит: подожди, не спеши, оглянись вокруг: мир прекрасен! Ты забываешь, что мир прекрасен сам по себе! Перестань терзать себя лживыми, суетными желаниями, правда совсем не в них… Здесь ДРУГАЯ ПРАВДА.
Дженни замерла, глядя перед собой в пространство. Действительно: какие простые слова, но сколько в них здравого смысла: другая правда. Можно сказать: другая реальность, другая жизнь, другой мир… Но правильней будет именно так: другая правда. Только сейчас она начинает понимать, где черное, а где белое, где первопричина человеческих желаний, где истинное лицо любви… Настоящей, вечной, абсолютной любви. Не к мужчине, а вообще ЛЮБВИ.
Ей, как и всем на свете, нужно, просто необходимо, чтобы кто-то ее любил. Нет, не так. Снова ошибка. Не «кто-то», а только он: тот, кого она сама любит, — Брет. А все остальное осыплется, как осенняя листва, когда они снова будут вместе. Все остальное не имеет значения перед лицом этой абсолютной любви, которая рождает другую, дочернюю — между мужчиной и женщиной…
Как все сложно! И как все просто. Нужно хотя бы один раз задуматься над этим и постараться понять. Почему так счастливы дети и звери? Потому что они чисты в своих помыслах. Чисты и естественны. Если они любят кого-то, значит, тут же стремятся выразить эту любовь. И их нельзя остановить в этом стремлении: они непобедимы. Их сила в искренности и непосредственности, ибо других законов, кроме тех, что диктует сама природа, для них не существует…
И она тоже хочет так! Любить, несмотря ни на что, и черпать силу в этом чувстве. Любовь, если только она настоящая, должна созидать, но не разрушать… Все, чему ее научила жизнь, законы волчьей стаи — этого пресловутого социума, который словно асфальтоукладочный каток губит все живое, — теперь показались ей ничтожными. Они слабы, за ними ничего не стоит, кроме разрушения, значит, они обречены. И те, кто живет только по ним, тоже обречены.
Дженни оглянулась вокруг: золотистые клены… зеленая трава… утки в городском пруду… два малыша, которые что-то не поделили и теперь отчаянно скандалят на лужайке… Это и есть — жизнь. Она — такая. И эта жизнь вдруг показалась ей гораздо более реальной, чем то, что она видела еще вчера, что привыкла видеть каждый день в суетливом душном мегаполисе. Словно волшебной силой ее вынуло из шумящего, мерцающего ночного клуба и резко «забросило» на берег лесного озера. Вокруг — ночь, тишина и больше ничего. Такая тишина поначалу оглушает. К ней не можешь привыкнуть, с ней не можешь смириться… а потом не можешь без нее жить.
Она не стала выкидывать мобильный с моста. К чему? Это всего лишь символ прошлой жизни. Но не сама прошлая жизнь. Не нужно себя обманывать, расставаясь только с вещами. Сейчас, вот сейчас она родится заново по-настоящему. И в новый паспорт ей еще раз придется самой вписать новое место и дату рождения: Люксембург, Мост Адольф, десятое сентября.
…Стоял уже вечер, когда она присела за столик уличного кафе. Такое ощущение, что в барах и ресторанах собираются представители всего народонаселения планеты, кроме местных жителей. А может, все они — такие же страждущие паломники, несчастные грешники, приехавшие сюда, как и она, искать истину?
— Мадемуазель очень грустно? — спросил у нее на французском какой-то приятный с виду парень, отдаленно напоминающий Бойда. — Нет, совсем нет. Мадемуазель хорошо. — Она совершенно забыла французский! Получилось коряво и грубо.
— О, позвольте тогда разделить с вами это «хорошо».
Дженни поняла, что не соврала французу: впервые за много лет ей было хорошо. Груз свалился с плеч, очистилась совесть, и не надо больше лгать самой себе. Она любит Брета Спенсера? Да. Несмотря ни на что? Да. Дженни осознала это с таким спокойным достоинством, что поразила сама себя. За этот день, весь проведенный в созерцании другой правды, она излечилась, избавилась, навсегда распрощалась со своим прошлым. От прежних переживаний, которых она так страшилась, не осталось и следа. А еще ей было стыдно. Стыдно перед Бретом за то, что обманывала его и так позорно раскрыла карты. Стыдно перед Марком за то, что изменила ему, хотя и ничего не обещала. Стыдно перед Стивом по аналогичным причинам. Стыдно перед Мишель. Очень стыдно перед Мишель…
Дженни улетела от них, чтобы вернуться. Они не знали, что она вернется. Они не должны были об этом знать. Пока.
— А пойдемте погуляем? Я покажу вам ночной Люксембург.
Еще неделю назад она бы пошла.
— Спасибо, мсье, но я вполне сыта дневным. Я скоро иду спать.
— Я могу проводить вас. Разве вам не одиноко будет одной?
Она расхохоталась: до чего естественны эти французы! Тоже, между прочим, как дети и животные. Это особенность нации, ничего не поделаешь.
— Я люблю одиночество.
— О! А я люблю женщин, которые любят одиночество.
— Спасибо за кофе, мсье… — Дженни встала из-за столика. — Но теперь я действительно хочу побыть одна.
— Я буду ждать вас завтра здесь же! Мадемуазель!
Она снова расхохоталась в ответ. Ей было легко и свободно. Из богатейшего прошлого, в котором
