— Предупреждаю: это будет что-то вроде «исповеди плохого мальчишки».
— Ты не похож на плохого мальчишку. Как раз наоборот.
— Пай-мальчик?
— Да. Тебя в классе не били за то, что ты нравился учителям?
Даллас рассмеялся, и Шерли поразилась: до чего она уже привыкла к его смеху и к его голосу — самому родному в мире. И может быть, еще не все потеряно…
— Нет, я не был пай-мальчиком, и меня ненавидели учителя… Впрочем, я хочу сказать о другом…
Он вдруг взял ее за плечи:
— Послушай, я никогда не казался тебе скучным типом?
— Нет, — удивилась она.
— Просто мой отец.
— Тот, к которому ты ездил в Йорк?
— Да. Он у меня один. Мамы нет, но это не имеет значения. Хотя, если бы она была жива, может быть, моя жизнь сложилась бы по-другому… Не знаю, с чего лучше начать.
Даллас надолго замолчал, печально глядя, как красное солнце садится в тучу на горизонте. Становилось влажно и холодно, и Шерли тут же вспомнился сиреневый апрель…
— Видишь ли, моя жизнь всегда была расписана на годы вперед: учиться, жениться, завладеть частью отцовского бизнеса… Папа все решил, составил план и, выбрав момент, когда я заканчивал университет, ознакомил меня с этим планом…
— А он кто?
— У нас — династия юристов.
— О боже! — не удержалась она. — Везет мне на династии юристов!.. Извини.
Он театрально потрогал челюсть и спросил:
— Твой Антуан — тоже юрист?
— Еще как! — засмеялась она. — Вместе с отцом. Но как видишь, нью-йоркские юристы дерутся лучше.
— Это потому, что у нас династия длинней.
Она тронула его за рукав:
— Даллас, ты извини, что я перебила. Я хочу послушать про твою семью.
— Мама всегда говорила, что я — сам по себе и отец не удержит меня на семейном поприще. Она говорила, что меня надо отпустить…
Он еще помолчал. Интересно, когда он лишился матери? — подумала Шерли. Судя по всему, уже в сознательном возрасте, если так любит ее.
— А папа закрыл мои счета от моего имени… — Даллас невесело усмехнулся. — Это было довольно лихо! Знаешь, у него все местные банкиры — в лучших друзьях. И заявил, что не даст мне заниматься ничем, кроме семейного бизнеса. Просто в нашем городе мне будут так «помогать», что я не смогу открыть даже маленькой дешевой забегаловки.
— Вот это да!
— У меня было немного сбережений, на которые я хотел создать сеть ресторанов… Не знаю, мне почему-то всегда это нравилось. А еще — гостиничный бизнес, например.
— Интересно, — проговорила Шерли, все больше оживляясь. — Поэтому ты и уехал в Чикаго?
— Отчасти. В принципе, друзья меня звали совсем в другое место: на Великие озера. Там я хотел создать нечто вроде вот этих хижин, которые стоят сзади нас, на два-три номера. Только сделать их, разумеется, рассчитанными на местную суровую природу. Очень выгодный бизнес!
— Еще бы! — проговорила Шерли, вспомнив, что Синди круглый год не вылезает из своего домика на озере.
— Но потом решил начать с ресторанов и выбрал ваш Чикаго… А тут еще Луиза! — неожиданно воскликнул он.
У Шерли потемнело в глазах.
— А что Луиза?
— Ее семья дружила с моей семьей всю жизнь… Мы выросли вместе. В принципе, я всегда любил ее. Только… как подругу или сестру. Но потом, конечно… не совсем, как сестру…
Даллас снова замолчал, глядя на тучу, которая расползлась теперь уже во весь горизонт.
— Ее родители погибли вместе с моей матерью. Машина разбилась. И тогда отец взял ее к нам и поклялся, что будет любить, как дочь… Так и было. Но через несколько лет ему в голову пришла идея поинтереснее…
Шерли во все глаза смотрела на него. Вот это да! Так, значит, это отец заставляет его жениться!
— Она очень красивая, капризная, живая… Но в ней нет и сотой доли твоего ума и силы характера. А потом эта авария… Понимаешь, у меня уже пунктик: мама погибла в аварии, потом папа попал под машину… Я примчался к нему в реанимацию и понял, что не могу его разочаровать. Ну просто — не имею права! Помнишь, каким я вернулся из Нью-Йорка?
Шерли нервно кивнула.
— Он заставил меня оформить все дела фирмы на себя, потому что ему врачи запретили работать из-за черепно-мозговой травмы. И еще он потребовал, чтобы я наконец сделал предложение Луизе. Он же любит ее как дочь… Мои рестораны, как и вся моя жизнь, его не интересуют. И я пообещал ему.
— Даллас, но как же так!.. Подожди: что ты пообещал ему?
Даллас молчал. Шерли все поняла. Свинцовая туча легла ей на грудь и не давала дышать.
— Я приехал в Чикаго совершенно убитый.
Это было заметно! — вспомнила Шерли.
— Но потом… чем больше я смотрел на тебя, тем больше понимал: не могу я расстаться с последней надеждой на настоящую жизнь и настоящую… Настоящую…
— Любовь? — смело спросила она.
— Да. — Он развернулся к ней и грустно обнял за плечи, словно это она, а не Луиза, была ему как сестра. — Я люблю тебя, Шерли. По-настоящему люблю. Но…
Не такого разговора она ожидала на эту тему!
— Теперь ты понимаешь, почему я советовался с тобой насчет Луизы? Я хотел рассказать тебе тогда, в парке… хотел рассказать тебе эту историю. А ты меня не послушала, обиделась и убежала.
— Я даже представить себе не могла, — произнесла она сдавленным голосом.
— Вот так. Сейчас отец, конечно, жив, но фактически превратился в растение. За ним ухаживают, он очень радуется, когда видит мое лицо… или лицо Луизы. Но говорить он уже не может. С каждым днем ему становится все хуже.
— Что же будет дальше?
— Этого я не знаю. Я надеялся, что хотя бы для тебя наше приключение не станет таким серьезным. Сам бы я как-нибудь пережил, справился. Но вижу, что и ты…
Она молчала. Признаваться ему в любви — бессмысленно. Он и так все знает.
— Я не могу нарушить обещание. И с тобой расстаться — тоже не могу.
— Даллас!
— Шерли, пойми: я не хочу выглядеть в твоих глазах свиньей. Или безвольной тряпкой, которая не может принять решения!
— Не говори так!
— Я не зря спросил тебя, не казался ли я тебе скучным типом. Знаешь, бывают такие: ни рыба ни мясо…
Она вздрогнула, вспомнив свой разговор с Гретой.
— Интересно… Нет, скучным ты мне никогда не казался. Скорее — противоречивым и каким-то… размытым.
— Я же говорю!
Она жестом остановила его:
— В тот момент у меня самой не было лица. Я потеряла его по вине Антуана, а заново обретать начала только с тобой.
