— А как же ты? Где ты будешь жить?
— Здесь, конечно. Я бы мог попроситься назад, в крепость Борки. Они бы меня не выгнали, я знаю. Но к чему мне это? Тогда я тебя все равно потеряю. Я даже не смогу видеться с тобой. Уж лучше я останусь в Медвежьей пещере.
— И замерзнешь насмерть.
Бирк засмеялся:
— Может, замерзну, а может, и нет. Надеюсь, ты будешь прибегать иногда ко мне на лыжах и приносить немного хлеба и соли. Да прихватишь мою волчью шубу, если сумеешь вызволить ее из крепости Борки. Ронья покачала головой:
— Если зима будет такая, как в прошлом году, на лыжах далеко не уйдешь. Я не смогу пройти через Волчье ущелье. И если ты останешься в Медвежьей пещере, тебе придет конец, Бирк, сын Борки!
— Ну и пусть, — ответил Бирк. — Но ведь сейчас лето, сестренка!
Ронья посмотрела на него без улыбки.
— Лето или зима… Кто сказал тебе, что я вернусь в Маттисборген?
— Я сказал. И я сам отведу тебя туда. Замерзать здесь я собираюсь один, если уж мне это на роду написано. Но сейчас лето, ведь я уже говорил это тебе!
Лето не вечно, он это знал, и Ронья тоже знала. Но теперь они начнут жить так, будто лето никогда не кончится, и будут стараться не думать о печальной зиме. С рассвета до заката они радовались каждую минуту сладостному теплу лета. Дни бежали, а они жили, опьяненные летом, ни о чем не печалясь. У них оставалось еще немного времени.
— Это время у нас никто не отнимет, — говорил Бирк, и Ронья соглашалась с ним.
— Я пью лето, как дикие пчелы пьют мед, — говорила она. — Собираю огромный ком лета, чтобы его хватило на… на то время, когда… будет уже другая пора… А ты знаешь, что это за ком? — И она объяснила Бирку: — В нем солнечные восходы и черничник, синий от ягод, и веснушки, как у тебя на руках, и лунный свет над вечерней рекой, и звездное небо, и лес в полуденный жар, когда солнечный свет играет в верхушках сосен, и вечерний дождик, и все, что вокруг… и белки, и лисицы, и лоси, и все дикие лошади, которых мы знаем, и купание в реке, и катание на лошадях. Понимаешь? Весь ком теста, из которого выпекают лето.
— Неплохо ты умеешь печь лето, давай, пеки дальше!
Все дни с утра до вечера они проводили в лесу. Ловили рыбу, охотились, чтобы прокормиться, и жили в мире со всеми лесными обитателями. Бродили по всему лесу, разглядывая птиц и зверей, лазили по деревьям, карабкались по горным склонам, ездили верхом и плавали в лесных озерах. Виттры больше не нападали на них. Так проходило лето.
Воздух становился прозрачнее и прохладнее. После нескольких холодных ночей листья на верхушке березки у реки вдруг пожелтели. Они заметили это ранним утром, сидя у огня, но оба промолчали.
Дни становились все яснее и холодней. На целые мили в округе можно было разглядеть зеленые леса, но теперь в их зелень вплелись золотые и красные цвета. И вскоре крутые берега реки запылали золотом и пурпуром. Они сидели у огня и молча любовались осенью.
Туман стал раньше ложиться на реку, и однажды вечером, когда они пошли к источнику за водой, он поднялся выше деревьев, и они вдруг оказались в сплошной белой мгле. Бирк отставил ведро с водой и взял Ронью за руку.
— Что с тобой? — спросила Ронья. — Никак ты боишься тумана? Думаешь, мы не найдем дорогу домой?
Бирк не сказал, чего он боялся. Он молча выжидал. И вдруг откуда-то далеко из леса до них донеслась жалобная песня, которую он сразу узнал.
Ронья тоже стояла и слушала.
— Слышишь? Это поет подземный народец! Наконец-то я слышу их!
— А ты раньше никогда их не слышала? — спросил Бирк.
— Никогда. Они хотят завлечь нас к себе, в подземную страну, ты знаешь это?
— Знаю. А ты пошла бы за ними?
Ронья засмеялась:
— Я еще не спятила! Но Пер Лысуха говорит…
Тут она замолчала.
— Что говорит Пер Лысуха? — спросил Бирк.
— Да это неважно…
Но пока они стояли, ожидая, когда туман немного рассеется, чтобы пойти домой, она думала о том, что говорил Пер Лысуха: «Когда подземный народец выходит в лес и поет, знай, наступила осень. А стало быть, скоро зима. Хо-хо-йа-йа!»
16
Пер Лысуха был прав. Если подземный народец поднимается в лес и заводит жалобные песни, значит, наступила осень. Даже если Бирку и Ронье не хотелось в этом признаться. Лето медленно умирало. Унылый осенний дождь зарядил надолго, и даже Ронье, которая любила дождик, стало не по себе.
Они целыми днями сидели в пещере, слушая, как дождь непрерывно барабанит по каменной площадке. В такую погоду нельзя было даже поддерживать огонь, и они намерзлись до того, что решили побегать по лесу, чтобы согреться. Им стало чуть теплее, но они промокли насквозь. Вернувшись в пещеру, они сбросили мокрую одежду, закутались в меховые одеяла и уселись, тщетно ожидая, что небо хоть немного прояснится. В пещерном проеме они видели лишь стену дождя.
— Дождливое нынче лето, — сказал Бирк. — Однако скоро должно распогодиться.
И в самом деле, дождь наконец прекратился. Его сменила буря. Она вырывала с корнем сосны и ели, срывала листья с берез. Золотой наряд крутых берегов пропал. Свирепый ветер раскачивал деревья, пытаясь оторвать их от почвы.
— Ветреное нынче лето, — сказал Бирк. — Но скоро ветер, поди, утихнет.
Хорошей погоды они так и не дождались. Стало еще хуже. Наступила стужа, с каждым днем становилось все холоднее. Мысли о зиме теперь было не отогнать, во всяком случае Ронья не могла не думать о ней. Ночами ей снились страшные сны. Однажды ей приснилось, что Бирк лежит, зарывшись в снегу, лицо у него белое, а в волосах иней. Она с криком проснулась. Было уже утро, и Бирк хлопотал у огня. Она выбежала из пещеры и ужасно обрадовалась, что волосы у него, как всегда, рыжие и никакого инея на них нет.
Но лес на другом берегу реки в первый раз опушил иней.
— Морозное нынче лето, — сказал, усмехнувшись, Бирк.
Ронья поглядела на него с досадой. И как только он может быть таким спокойным? Как легко он говорит об этом! Неужто он вовсе не боится за свою несчастную жизнь? Она знала, что в лесу Маттиса бояться нельзя, но теперь она начала бояться. Стоило ей подумать о том, что с ними станется зимой, как в сердце к ней заползал отвратительный страх.
— Сестренке моей невесело, — сказал однажды Бирк. — Пора ей уходить отсюда и греться у другого очага.
А она ушла в пещеру и улеглась на постель. «У другого очага!» Другого у нее не было! Он подразумевал очаг у нее дома, в каменном зале, думая, что она тоскует по нему в этой проклятой ледяной стуже. Ах, как она мечтала еще хоть разок в жизни согреться! Но в Маттисборген она не могла вернуться, раз она теперь не дочь Маттису. Очаг родного дома никогда ее больше не согреет, она это знала. Ничего не поделаешь. И поэтому будь что будет. Что толку думать об этом, все равно ничего не придумаешь!
Она увидела, что ведро пусто. Нужно сходить к источнику за водой.
— Я прибегу, как только разведу огонь! — крикнул Бирк ей вслед.
Носить воду в пещеру было тяжело, они делали это вдвоем.
Ронья стала спускаться по узенькой тропинке вдоль скалы. По ней нужно было идти осторожно, чтобы
