движения масс. Недооценка значения противоречий была бы ошибкой, но не нужно питать иллюзий насчет того, что врага можно победить одним использованием его слабости. Есть вопрос, по которому у наших врагов существует абсолютное единство, — это борьба против революции. Они пользуются, и расчетливо пользуются, лозунгами антикоммунизма. Лишь когда революция сильна, она в состоянии создать условия для раскола в лагере противника, а в отдельных конкретных случаях — и подорвать это абсолютное единство.
Хай пригласил Луана пообедать с ним. Во время обеда он продолжил беседу:
— Зьем — уроженец Центрального Вьетнама, выходец из семьи чиновника. У него не хватает опоры в Южном Вьетнаме, особенно в среде интеллигенции. Ты подходишь ему как южанин-интеллигент. К тому же ты — участник Сопротивления, боевой командир. Зьему нужны такие люди. Если тебе удастся правдоподобно сыграть роль националиста, борца за независимость, то ты справишься с заданием партии. А задание это имеет стратегическое значение. Южновьетнамский народ в прошлом показал свою мощь, окреп за девять лет испытаний, благодаря революции добился прав на землю и демократических свобод. Важно и то, что полностью освобожденный Север оказывает поддержку Югу. В этих условиях силой народ не сломить. По-моему, здесь основа всего, от нее мы и должны отталкиваться, анализируя тенденции развития обстановки на Юге, отсюда вытекают и задачи твоей будущей работы.
При прощании Хай задержал в своей руке руку Луана.
— Будь осторожен! Помни: использование внутренних противоречий в стане врага — это не обманные движения в борьбе. Нужно быть сдержанным, привлекать на нашу сторону все силы, которые можно использовать. И чем дольше они будут работать на нас, тем лучше. Учти, главным твоим противником будет американская разведка!
В глазах у Луана потемнело. Он ничего не сказал, но понял, что именно Хай останется на Юге, чтобы возглавить руководство новой, в сотни и тысячи раз более сложной и опасной борьбой.
7
Впереди виднелся залитый электрическим светом уездный центр. Куен греб кормовым веслом, Луан — носовым, а Ша вычерпывал воду. Они вторые сутки добирались сюда по запутанной сети каналов.
В восемь вечера сампан причалил к берегу на окраине деревни. Здесь им предстояло переночевать, и для них это была последняя ночь в освобожденных районах.
В минувшие два дня Луан почти ничего не говорил. Ша и Куен тоже открывали рот лишь при крайней необходимости. Чем дальше плыл сампан, тем сильнее становилось ощущение, что они покидают что-то близкое и родное. Когда сампан остановился, чувство потери усилилось. Может быть, через десяток минут у них начнут проверять документы, и не товарищи из народного ополчения, а надутые самодовольные полицейские. Целых девять лет они не видели таких полицейских — если встречи происходили, то в совершенно иной обстановке, тогда «стражи порядка» вели себя тише воды, ниже травы.
Луна взошла над кокосовыми пальмами, осветив возделанный участок земли, который правительство Сопротивления выделило какому-то крестьянину. Видно было, что бананы принесли уже не один урожай, а кокосовые пальмы дали первые плоды. В оросительном канале наверняка выкармливали немало карпов ила сазанов.
Медленно и мягко струилась река. Порывы ветра изредка поднимали небольшие волны, и они плескали в борт сампана. Луан, оставшийся ночевать в сампане, не переставал ворочаться. Куен и Ша, устроившиеся на берегу, тоже не спали. Укрывшись за пригорком, они с ужина начали о чем-то шептаться и, похоже, были намерены шептаться до утра.
Их батальон уже высадился в Шампоне.[15] Куен и Ша никогда там не были. Луан же несколько раз приезжал туда в годы учебы в университете. Правда, он не помнил многих деталей, о которых написал в письме By Тхыонг, рассказавший, например, про то, как выглядит морской пляж в зимнее время. Луан думал о своих соратниках. Лица многих он воображал совершенно отчетливо и с болью в душе задавал себе вопрос, когда же он вновь увидит их и когда они вновь встретятся с близкими, оставшимися на Юге.
Луан поднялся и начал сворачивать самокрутку.
— Ты еще не спишь? — спросил его Ша. Правда, ответа на свой вопрос он не ждал и не дождался.
— Давай вскипятим воды, заварим чай.
Эти слова произнес Куен. Через несколько минут разгорелся костер. На огонек пришел крестьянин, крупный, высокий мужчина средних лет. Загорелый дочерна, он был одет только в шорты. Не переставая отмахиваться от комаров, мужчина подсел к костру и поинтересовался, куда путники направляются.
— Пойдемте ко мне в дом, он поблизости. В доме есть лампа, топчан, а здесь комары заедят, — настойчиво приглашал он.
— Спасибо, — поблагодарил Куен, — сейчас уже поздно, нам рано утром вставать. К тому же здесь прохладнее.
— А куда вы едете? В Фунгхьеп?
— В Фунгхьеп, а дальше — в Кантхо.
— Наниматься на уборку риса? А вы не очень-то похожи на жнецов.
— А можете угадать, чем мы занимаемся? — в шутку спросил Ша.
— Да с первого взгляда видно, что вы бойцы или кадровые работники. Война кончилась, возвращаетесь в родные места. Сейчас таких много здесь проезжает. А вот этому молодому, — крестьянин указал на Ша, — лучше было бы отправиться на Север и заняться учебой. Зачем оставаться на Юге? Мир — дело хорошее. Хозяйство перестанут разорять, колонизаторы не смогут притеснять народ. Но какой-то мир этот ненастоящий…
Крестьянин плюнул. Затем продолжал:
— Какой это мир, если наша армия уходит, народная власть ликвидируется, крестьянские, молодежные и женские организации распускаются. Нашего ничего не остается, а у них работа идет полным ходом. Мы с женой переживаем. Наш старший погиб в Тамву, и мы сейчас не знаем, то ли оставить свидетельство о его героической смерти висеть на стене, то ли спрятать подальше. Другой-то сын служил в четыреста двадцатом, он уехал на Север.
— Как зовут второго сына, который уехал, в какой роте он служил? — не выдержал Ша.
— Вообще-то он не второй, а третий. Средний, Тхуа, тоже погиб. Французы застрелили, — проговорил мужчина упавшим голосом. — А третьего дома звали Лок — это детское имя.[16] Когда уходил в солдаты, он взял себе имя Бао Куок.
— Вот как! — воскликнул Ша. — Комвзвода Ты Бао Куок!
— Точно! Так ты его знаешь? Тоже служил в четыреста двадцатом?! — начал сыпать вопросами крестьянин.
Ша прикусил язык и вопросительно взглянул на Куена, а тот быстро повернул голову в сторону сампана — там временами вспыхивал огонек самокрутки.
— Да, мы из четыреста двадцатого. — Это Луан, ухватившись за причальную веревку, вышел на берег.
— Ба! — воскликнул хозяин дома, только теперь увидевший Луана в отблесках огня. — Извините, вас, кажется, зовут Луаном. Действительно, я помню, как вы приезжали к нам с Локом. Когда вы с войсками штурмовали шоссе… Как поживаете? Разве можно так: приехали и не идете в дом, ночуете на берегу!
Все это обрадованный крестьянин выпалил одним духом. Потом повернулся в сторону дома и крикнул:
— Жена, Луан приехал!
— Какой еще Луан?
Вопрос был задан женщиной, которая направлялась по берегу к сидевшей у костра компании.
— Тот самый Луан, командир Лока, чего здесь спрашивать?!
— Господи, какой худой! — воскликнула подошедшая женщина. — Так в чем же дело?
