Пришлось идти в дом. Американская керосиновая лампа, висевшая под потолком, освещала просторное помещение, разделенное невысокими ширмами на три части. Посередине стоял алтарь предков.[17] На стене висел портрет Хо Ши Мина, недалеко от него — свидетельство о героической гибели Чон Ван Тома. Хозяйка поспешила на кухню и принялась ощипывать только что забитую жирную утку. Ша принялся разжигать огонь, Куен — толочь имбирь для соуса.
Хозяин дома пил чай с Луаном. Звали хозяина Хай Шат. Командир 420-го вспомнил свое предыдущее посещение этих мест. Тогда они зашли в дом в середине ночи, проглотили на бегу по пиале риса и поспешили дальше, чтобы успеть к началу операции. С тех пор, как сразу заметил Луан, жилище Хая преобразилось, в доме стало уютнее, просторнее. Луану запомнился старый чайник с отбитым носиком, а сейчас чайный сервиз был другой. Американская лампа тоже, как видно, была куплена недавно.
— Какие же у вас планы?
Хай Шат задал вопрос так, будто Луан должен был и впредь отвечать за развитие обстановки.
Родом Хай Шат был из Конока, провинция Бенче. В год, когда французы оккупировали Бенче, он со всем семейством переехал в Камау. Сначала пришлось батрачить. В 1950 году правительство Сопротивления предоставило ему во временное пользование участок земли в полгектара. Он построил хижину из бамбука, разбил огород. С землей жизнь наладилась. Стали есть рис два раза в день. Отошла в прошлое одежда из мешковины. Хай Шат отправил двух сыновей в армию. Дочь стала учительницей, жена вступила в крестьянский союз. А сам он участвовал в народном ополчении. Вдоволь настрадавшись в недавние годы на поденной работе, супруги зажили, по их представлению, вольготно. Теперь они могли за год справить Локу два приличных костюма, а если он надумает жениться, то и сделать невесте подношения.
— Земля, которую дало мне правительство, раньше входила в имение Кабе. А сейчас — помереть мне на этом самом месте, если я вру, — сын хозяина имения прислал мне распоряжение вернуть рис, который можно было здесь собрать с сорок шестого года за восемь лет — почти двести пятьдесят зя.[18] Угрожает, что срубит кокосовые пальмы, плодовые деревья. Земля, дескать, должна использоваться под рис, нельзя на ней сажать что попало. Будь у меня оружие, я бы ему эа такие слова выстрелил прямо в глотку, вышиб бы все его поганые зубы. Если бы я мог, если бы власть, если бы оружие, этому дураку, этому… Что же делать?
Стиснув зубы, хозяин продолжал:
— Жалко кокосы, нельзя же так. Куда теперь девать свидетельство сына? Наверное, придется возвращаться в Конок.
Луан долго сидел молча. Хай Шат нарисовал ему мрачную картину. Мыслил он верно, взять хотя бы его вопрос о свидетельстве сына — об этом тяжело было говорить.
— Правду сказать, вы уж не браните Лока, его грех. — Хай Шат понизил голос. — Он оставил мне четыре винтовки, автомат и несколько сот патронов к ним, десяток гранат. Он велел мне закопать их на всякий случай. Так что если я и надумаю вернуться в Конок, то возьму все это с собой.
— Смотрите только, чтобы оружие не залило во время паводка, поржавеет.
Луан не только не осудил Лока, но и дал совет. Признание хозяина будто сняло тяжелый камень с его груди.
— Не поржавеет! — просиял Хай Шат. — Я его в нейлоновый мешок положил, смазал буйволиным жиром, а потом — в бочку и законопатил. Так что ни термиты, ни плесень до него не доберутся.
Когда принялись за утку с рисом, Хай Шат наклонился и шепнул на ухо Луану:
— В город идете?
Луан не кивнул, но и не покачал головой.
— Не страшно без оружия? — Хай Шат страстно хотел помочь Луану и его товарищам.
Снаружи послышался звук шагов.
— Чья это лодка у нашего берега? — Вопрос был задан звонким девичьим голосом.
— Зо, моя младшая, — сказал хозяин дома, и лицо его вновь стало печальным.
В дом вошла девушка лет пятнадцати. Ритуально сложив ладони, она приветствовала Луана. Потом она прошла на кухню, и оттуда донесся ее разговор с матерью, Куеном и Ша:
— Не понимаю, почему вы нас бросаете. Я еще не закончила медицинские курсы, мы только что дошли до прививок. Как жалко!
У Луана перехватило дыхание. Он отодвинул в сторону пиалу. Хай Шат промолчал.
8
Небо посерело, хотя луна продолжала светить. Луан, Куеи и Ша, оставив после ужина дом Хай Шата, направились на своей лодке к рыночной пристани Фунгхьепа. Супруги и Зо, проводив гостей к сампану, долго глядели с берега им вслед.
За полосой густо поросшей камышом невозделанной земли — границей между освобожденной зоной и оккупированными колонизаторами районами — начались пригороды Фунгхьепа.
По сравнению с освобожденной зоной строения на окраине выглядели неопрятно. Почти ни у одного дома рядом не было огорода. Кровля на домах прохудилась, и дыры были на скорую руку прикрыты кусками жести, а то и листьями кокосовой пальмы. Зато на каждом доме красовался иероглиф с пожеланием долголетия.
Взглянув на один такой иероглиф, означающий «десять тысяч лет», Куен проговорил:
— Когда месяц станет полной луной, наступит Новый год.
Эта произнесенная вскользь фраза всколыхнула душу Луана. Да, впервые за долгое время Луану придется встречать Новый год вдали от партизанской зоны, вдали от соратников. Встреча новогоднего праздника вместе с бойцами стала для него привычным и приятным обычаем. Где бы он ни был — в освобожденной зоне или в тылу врага, — везде он брал на себя хлопоты по празднованию Нового года. Продолжались «плановые» операции, на которые он провожал бойцов, проводились собрания по итогам года, устанавливались связи с соседями, готовились совместные со здешними жителями номера самодеятельности. В новогоднюю ночь собирались вместе, читали стихотворное приветствие президента Хо Ши Мина, ели праздничный пирог, тушеное мясо с овощами, которые присылали бойцам женские организации. Веселье длилось до утра. Утром расходились и праздновали Новый год по группам. Бывало, выпивали «по три грамма». Находились и такие, что после этого заваливались спать и спали беспробудным сном. В помещении командного пункта и домах местных жителей, где квартировали, бойцы делали треноги из кокосовых листьев, на них устанавливали сплетенный из цветов знак долголетия, флаг и портрет Хо Ши Мина.
Самое большое удовольствие доставляли всем спектакли. В батальоне было мало женщин, всего несколько медсестер и поварих. Они стеснялись выйти на сцену, поэтому юноши наряжались в женское платье, напихивали под него ваты, учились ходить грациозной походкой. Не менялись только их голоса, и когда такая «девица» басила со сцены, зрители хохотали до слез, до колик в животе.
По окончании праздника собирались для обсуждения планов операций и обучения бойцов.
Луан настолько привык к такой последовательности, что сейчас почувствовал себя неприкаянным. Ему было трудно представить себе, что в Новый год он не сможет носа высунуть на улицу, никого не поздравит и сам не получит поздравлений. Да если и будут поздравления, то уже никто не скажет: «В Новом году желаем вам здоровья, сплоченности, уверены, что вы и дальше будете поддерживать бойцов, вести борьбу до полной победы, как тому нас учит Дядя Хо и правительство».
Война Сопротивления закончилась, и теперь Луан лишился возможности слышать такие добрые новогодние пожелания.
Постепенно светлело. На флагштоке перед кирпичным зданием совместной комиссии по прекращению боевых действий, стоявшим на перекрестке у въезда в Фунгхьеп, утренний ветерок шевелил красный флаг с золотой звездой. Сотрудники, товарищи Луана, заканчивали утреннюю зарядку, выполняя дыхательное упражнение. По команде, столь знакомой ему, они нагибались, обхватив грудь руками, потом отпускали руки, выпячивали грудь и делали сильный вдох.
Сампан замедлил ход. Луан повернулся спиной к зданию комиссии, опасаясь, что его увидит кто-
