– Это же моя роль.
Я с тоской посмотрела на радиатор.
Никеля и меди у меня почти не осталось, а три сотни на карточке нужно было растянуть до следующего месяца.
Он снял с себя плащ, завернул меня в него, потом обнял и прижал к себе.
– Боюсь, своим телом я не смогу тебя согреть.
– Да ладно уж.
Мы тихонько поцеловались, и я сказала:
– Никогда не занимайся со мной любовью, если ты этого не хочешь.
– Когда захочешь ты, захочу и я.
– Я в это просто не верю. Бывает иногда.'
– Мое эмоциональное и физическое равновесие никогда не разрушается.
– А-а.
– А еще я проглотил парочку словарей. Мы стащили с тахты матрас. Сверху в качестве одеяла я положила почти новые пятнистые коврики, слегка пахнувшие после недавней чистки. Под ними я растянулась во весь рост и долго ласкала, изучала, любила его.
– Ничего, что я это делаю? - робко спросила я, не в силах остановиться.
– О, это ужасно.
– Я, наверное, такая неловкая.
– Совсем нет. Ты становишься отличной любовницей.
– Откуда ты знаешь? Ведь для тебя это ничего не значит.
– Конечно, не то, что для человека из плоти и крови. Но все же я могу это оценить.
– Эстетически, - усмехнулась я. - Если привести в действие надлежащие схемы.
– Вроде того.
– Египтия... - пробормотала я, утопая в его волосах, пробуя на вкус кожу - ненатуральную, но все же плотскую, плоть демона... - если ты не получал удовольствия с Египтией...
– Ты произносишь ее имя, будто название кафе, которое мы искали. Я получал.
– Да... она все умеет.
– Египтия абсолютно пассивна. Удовольствие состояло в том, чтобы находить, что приятно ей. Я не могла удержаться, чтобы не сказать:
– Я хочу найти, что приятно тебе. Очень-очень хочу.
– Мне и так приятно то, что ты делаешь, - сказал он. Это была правда. Наслаждение сияло на наших лицах. У каждого оно было свое, но наши ощущения были связаны между собой.
– Дурачок, - задыхалась я, - я совсем не то имела в виду...
Когда я замолкла, то почувствовала, что теперь в комнате пахло апельсинами, клеем, бумажными пакетами...
– Я могу остаться с тобой, - сказал он, - а могу заняться всем этим.
– Я хочу, чтоб ты был со мной. Хочу заснуть с тобой рядом, даже если ты не можешь... не будешь спать.
– Ты хочешь сказать, что не можешь отпустить меня от себя?
– Разве я параноик?
– Нет. Гораздо хуже.
– Ого!
– У тебя меняется цвет волос, - сообщил он.
– Да. Как жаль.
– Почему? Я думаю, тебе очень понравится, когда он изменится совсем.
– О, нет. Это будет ужасно.
Свернувшись возле него калачиком, убаюканная, как ребенок, его близостью, я чувствовала себя в безопасности. Целый и невредимый. Мы были в лодке или на спине молочно-белой птицы.
– Птицы? - ласково переспросил он. - Я правильно понял?
– Да, - сказала я. - И радуга.
Ночью он все-таки ушел от меня. Меня разбудили солнечные лучи, которые теперь проникали сквозь занавески; я открыла глаза - на потолке было голубое небо и острова нежных облаков, а между ними крестики неподвижно мчавшихся птиц, похожих на арбалеты. И радуга, подобная разноцветной дымке, протянулась из одного угла в другой. Все это было почти как настоящее. Он сидел на расшатанной хромированной стремянке, которую он раздобыл где-то в доме, должно быть, позаимствовав у добродушного смотрителя. Ему было чертовски приятно видеть мое изумление, когда я проснулась.
– Ты же музыкант, а не художник, - сказала я заворожено.
– В коробку был вложен листочек, там говорилось, как делать такие вещи. Я же машина, мне нетрудно добиться хорошего результата.
– Очень красиво...
– Погоди, вот увидишь ванную...
Я побежала в ванную. Там на потолке был закат, в центре - малиновый, по краям бледно-розовый. Среди облаков грелся белый кит.
– Кит в небе?
– Создает метафизическую иллюзию, что ванна - это море. И что кит отлично прыгает.
Через пять дней, поднявшись по треснувшим ступенькам и отворив дверь, вы бы не узнали нашу квартиру.
Он спрашивал меня, чего я хочу, и мы придумывали все вместе. Из нас просто сыпались идеи. Ночами он по большей части работал. Однажды ночью я заплакала в темноте, не помню уже, из-за чего, и он вернулся в постель, чтобы успокоить меня, а утром оказалось, что мы приклеились к коврикам, пришлось отмокать в ванне. Его изобретательность, доскональное знание города, магазинов и амплитуды цен делали чудо при минимальных расходах. Из трех сотен И.М.У. я потратила всего ничего. Питалась я сэндвичами, фруктами и той чудесной пищей, которую находила в уличных магазинчиках. Моя мать очень серьезно относилась к вопросам питания, она тщательно следила за приготовлением еды на кухне Чез-Стратоса, за правильным сочетанием качественных продуктов; она точно знала, в какое время, что нужно съесть, и не забывала о витаминах, к которым пыталась приучить и меня. Я обо всем этом помнила, но прыщи у меня на лице не вскакивали, голова не болела, и тошноты не наблюдалось. Наверное, она кормила меня так хорошо, что у меня выработался иммунитет. То, как я жила, питалась, спала, работала, занималась любовью - все это не позволяло мне просто позвонить ей, хотя фразу 'Привет, мама, это Джейн' я прокручивала в голове по сто раз на дню.
Однажды я сказала ему: 'По-моему, я боюсь своей матери'. В этот момент мы поднимались по лестнице, он держал меня за руку и ответил: 'Судя по тому, как ты говоришь, это взаимно'. Я была обескуражена и потребовала объяснений. Он с улыбкой отвлек меня от этой темы, не понимаю как...
Что бы она сказала об этой квартире? Она бы не стала, как я, ахать от восхищения при каждом новом появлении в ней: 'Как красиво!' Нет, такого бы она говорить не стала. Даже латунная кровать с передней спинкой в виде тяжелого древесного листа с прожилками вряд ли произвели на нее впечатление, впрочем, кровать появилась уже потом...
Стены, замазанные, отчищенные, гладкие, выкрашены в кремово-белый цвет. Бумажный абажур лампочки, свисавшей с облаков, заменен металлическим, золотого цвета - если включить его ночью, по всем стенам рассыпаются золотые блики. Кроме того, изумительные искорки и отблески дает колеблющееся пламя разноцветных свечей, стоящих на полках, которые сколотил Сильвер. У каждой свечи свой цвет или даже цвета, и подставка у них тоже из цветного стекла. Собственно, эти подвески - не что иное, как набор бракованных блюдец, купленных за гроши и раскрашенных эмалью для стекла.
Зеркало тоже украшено рисунками: зеленые холмы, листочки и дикие цветы. Каждый усик, каждый лепесток скрывает под собой пятнышко или трещину на зеркале. А еще у нас есть ковер от стены до стены. Он состоит буквально из сотен крошечных ковровых обрезков, полученных нами в качестве образцов. Целый день мы ходили из магазина в магазин, интересуясь коврами, и - 'Так трудно решить' - уносили оттуда полные руки кусочков, чтобы 'соотнести с обстановкой'. А потом несколько часов склеивали клочки.
