Котта, слепая женщина, называла меня красивым.
Сейчас только по-настоящему слепая женщина могла бы считать меня красивым.
Я внезапно проснулся, вися на веревках, как туша, и почувствовал что-то странное в ночи или в себе самом.
Было холодно, но не морозно, небо над пустой крышей Храма было почти белым от света бесчисленных звезд и охотничьего лука луны, на мощеном полу лежал полосатый ковер из света и тени, эти прямые полосы лишь кое где прерывались приглушенным свечением умирающих костров. Ни одного звука, даже ветер спал, солдаты тоже спали или дремали на своих сторожевых постах, если таковые были выставлены.
Лицо покалывало и чесалось, как при вновь отрастающей бороде. Я подвигал челюстью и почувствовал, как треснула корка запекшейся крови, но не было ни боли, ни стягивающего ощущения.
И вспомнил, наконец, об укусе змеи, татуировальных иглах, о военных ранах, которые заживали на мне, не оставляя шрамов. Вокруг меня чувствовалось непрерывное неясное движение – обманчиво легкое и скользящее – затем грохот переворачиваемой жаровни, посыпались красные угли, и из укрытия трех серебряных командиров, пошатываясь, появился мужчина в серебряной маске, неся на плечах другого, как в пьяной или детской игре. Но серебрянолицый тяжело рухнул, а тот, что был наверху, поднял руку и резко опустил ее вниз с почти бесшумным звуком, который производит нож, входя в тело. Он вытащил нож, вытер его о труп и поднялся. И повсюду поднимались люди Принца Эррана, умертвив стражу, оставленную для меня Кортисом. Они прокрались тихо, как снег, и проделали свою работу, как поцелуй.
Я понял, что мне предстоит стать собственностью другого человека. Подобно ценному барану, меня поймали, купили, продали и, наконец, украли. Эрран пил вино, зеленое вино в золотой чаше. Он сказал:
– Видишь ли, я не притворяюсь, будто я не человек. Я ем, пью, испражняюсь, сплю и однажды умру. Если мои предки и были богами, линия прервалась, и я не бог. Кортис и Немарль и еще несколько десятков тысяч пусть притворяются, я к ним не принадлежу. Поэтому я и извлек тебя из-под их опеки. Зачем тратить тебя впустую на божественную месть, когда можно полезно использовать?
Чтобы пить, он снял свое лицо леопарда, потому что в масках горожан нет отверстия для рта. Это был молодой светловолосый человек, с умным лицом и маленькими смешливыми глазами.
– Ну, можешь отвечать, мой Вазкор. Скажи мне, не приятнее ли тебе будет жить, чем умереть? Не бойся, ты будешь привилегированным рабом. По меньшей мере наполовину твоя кровь благородна. Мои соперники-принцы отрубили бы тебе конечности; я же предпочитаю дать им работу. Вместо того, чтобы тебя кастрировать, я буду посылать тебе самых привлекательных женщин из ранга бронзовых и атласных масок, и ты наделаешь мне прекрасных, сильных сыновей-рабов с ними. У меня на службе твое существование будет приятным и не слишком изнурительным.
Я больше не был связан. Наблюдая за ним, я потрогал свое лицо и снова почувствовал под пальцами гладкую здоровую кожу.
– Да, – сказал он, – вот именно. Я надеюсь, что ты передашь этот дар по наследству со своим семенем, как Черный Волк Эзланна передал тебе, когда мастерил тебя. Я все думаю. Если бы пес Кортиса отрезал руку или выковырял глаз для своей забавы, что тогда? Выросли бы они снова, как наросла кожа без шрама? – Он подошел поближе и рассматривал меня. – Да, это замечательно. Только небольшая краснота осталась, как будто твоя дама в раздражении дала тебе пощечину. К восходу солнца она исчезнет, я полагаю. Раны на теле, конечно, исчезли полностью.
Он был достаточно близко. Я мог его задушить. Он, казалось, почувствовал это и отошел, усмехаясь. Он налил зеленое Вино во вторую чашу, не золотую, как первая, а в полированную деревянную, для раба, и это хорошо.
– Выпьешь?
– Не с тобой.
– Э-э, это уже было. Мои собаки никогда не кусают меня дважды. Я подумывал, что ты мог бы объезжать для меня лошадей, но я всегда могу послать тебя присматривать за горячими трубами в подвале.
Он перевернул деревянную чашу, и зеленое вино пролилось на плиточный дворцовый пол. Некоторых городских обычаев он придерживался; питье, налитое для подданного, уже не годилось для принца.
– Вместе со здоровьем к тебе вернулась глупость, – сказал он, не сердясь, а просто заскучав от моего нежелания служить ему.
Он нажал железную кнопку в стене. Кнопка была в виде головы дракона, еще одно чудо. Это здание было не такое гнилое, как цитадель Кортиса: грабежи и пожары войны пощадили его. Людей у него тоже было больше; особняки, которые возвышались вдоль пологих улиц, имели обитаемый вид, горели огни, были слышны разговор и музыка, и в предутреннем воздухе разносился отдаленный грохот кузницы вместе с разнообразными дымками.
– Есть еще одна маленькая причина, по которой я привез тебя сюда, – сказал Эрран, – помимо твоей полезности и небольшого удовольствия перехитрить Кортиса и остальных, которые подчиняются древним кодам, как дураки. Я покажу тебе эту другую причину.
На этой ноте гобелены раздвинулись. Мужчина широко распахнул резную дверь, и в комнату вошла Демиздор.
Я не ожидал увидеть ее здесь. У меня не было причины.
У нее была возможность подготовиться к этой встрече. Она подошла к Эррану, поклонилась ему и встала, стройная, гордая и неподвижная, незабвенная поза Демиздор, в которой я так часто видел ее. Она не спрятала свое лицо в оленьей маске – этикет не позволял этого, должно быть, перед золотым господином, – но оно было холодным, как белая эмаль. На ней было платье с узкими рукавами и плотно прилегавшей талией цвета темной охры (цвет Эррана); на ней этот цвет был некрасивым и скучным.
Тут я неожиданно для себя обнаружил, что больше не чувствую ничего особенного или волнующего к этой женщине. Моя любовь прошла, как раны, не оставлявшие шрамов. Она доставила слишком много хлопот за слишком маленькое вознаграждение и переборщила, поливая ядом мое имя. Однако, это было не совсем так. Моя любовь-болезнь настолько умерла, что я мог даже испытывать жалость к ней, потому что, освободившись от любви, я видел и понимал ее до конца, понял, какой червь точит ее сердце.
