Ползущая белая змея… Аз’тира почувствовала то, что уже давно чувствовала Ашнезия — ужасную хватку бьющейся живой массы, обвившейся вокруг. И змея-Ашнезия собралась в одном месте.
Первый раз за всю жизнь Аз’тиру посетило неоформленное, ужасающее сомнение. Она не поняла, что это такое, потому что не знала такого чувства.
Пылающими звездными ночами северного Элисаара, не в состоянии заставить себя спать, девушка- богиня мерила шагами дворы и переходы дома, который предоставил ей какой-то шансарский аристократ. Ее подсознание, чувствуя безразличную хватку внешней жизни, не давало ей покоя, давило на нее. Пробудившееся чутье Ашнезии было сродни ее собственному.
Змея-меч хотела нанести предупреждающий удар, чтобы отвратить опасность.
Теперь она ощущала Ашнезию как кожу, обтягивающую ее кости, как волосы, развевающиеся на голове. Она должна была желать того же, чего желала Ашнезия. Воля стала общей и неделимой.
Когда она объединилась с этой силой, в ее сущность вошло некое, доселе не испытываемое чувство, в равной мере плотское и духовное. Оно не имело названия, но вызывало в ней стыд, отчего она решила, что это чувство и есть стыд.
Шансарский принц с кармианскими манерами, набожно посылавший ей вино, цветы и драгоценности, собрался на юг, в прославленный «свободный» Элисаар. Его тянули туда знаменитые — печально знаменитые — гонки колесниц. С ним должна была отправиться большая часть шалианских слуг и множество лошадей.
Аз’тира сообщила этому человеку, Казарлу, что должна поехать с ним, но не выставляя себя на обозрение. Упав на колени, тот сказал ей, что подобное предложение — честь для него.
Она не знала, что за порыв толкнул ее на юг, в Саардсинмею, город у океана. Может быть, ее вело внутреннее предчувствие. Она подчинилась этому порыву, поскольку прежде всегда могла доверять себе.
В Новом Элисааре испытывали отвращение к белым людям Равнин, требовали за все денег (расплачивался Казарл) и посмеивались сквозь пальцы — но и там перед ними испытывали страх.
Аз’тира взяла у Казарла деньги, но из прислуги — только одну девушку, полукровку с карими глазами. Кроме того, в этом прибрежном городе она окончательно лишила шансарца свободы. Он не отставал от нее и вел себя покровительственно, собственнически, словно был ее любовником, хотя она ни разу не ложилась с ним. Он осыпал ее ноги жемчугом, и однажды она отослала его прочь.
Во время последнего переезда из Ша’лиса, путешествуя в занавешенных носилках, Аз’тира дошла в своих сомнениях до внутреннего разлада. За время путешествия это пришло к ней, как блистающий клинок, как символ возмездия. Она сама обратилась в предвестницу бури.
Целью меча эманакир стала Саардсинмея. Она была олицетворением все возрастающего высокомерия Висов. Можно ли придумать что-то более подходящее, чем уничтожение подобного предмета гордости? Не надо ничем угрожать, ни о чем заявлять. Послание, заключенное в самом событии, без всяких слов будет понятно каждому разумному существу на Висе. И воды моря Эарла, зоны океанских землетрясений, полной спящего пламени, ураганом пройдутся по берегу Саардсинмеи… Проходя по улицам столицы, выложенным рубиновой плиткой, Аз’тира постоянно испытывала желание разрушить их рукой или разумом. Вот для чего она приехала сюда — для того, чтобы насладиться отвращением и предвидением.
Она оделась в белое и прикрыла свои белые волосы белоснежным покрывалом. И отдалась пламенной сладости гордыни, ходя по городу живых мертвецов.
Расовая ненависть копилась в ней, как яд, пока не начала обжигать. Аз’тира и не думала сопротивляться ей или задавать какие-то вопросы. Она шла, наблюдая, и ждала первых признаков разрушения. Она не могла уйти, не увидев, как это начинается.
И с этой высоты, испытывая упоение, она вдруг услышала имя, которое повторяли снова и снова. Она слышала его даже от Казарла — имя смертного бога смертных Висов. «Лидиец», — повторяли все. Лидиец, Лидиец, Лидиец.
К этому времени сквозь исступление Силы все в мире для нее возвышалось или, наоборот, сжималось до символов. Аз’тира оценила мощь этого имени и сказала ему: «Город сделал тебя своей душой». Лидиец был самой сутью Саардсинмеи. Она подумала, что в роковой день этот человек погибнет вместе с городом.
И тогда она начала искать его, но в видениях. Разумеется, она не положила на него глаз. Как бы то ни было, внезапно, каким-то сверхъестественным способом, она нашла его. По выражению Висов, она была ведьмой. Она посмотрела на Лидийца не глазами — и увидела.
В мире могли иметься и другие, разбросанные по свету, отродья дворцовых женщин и освобожденных рабынь. Но здесь, на этом витке истории, плотность знаков дошла до предела. Смерть преисполненного высокомерием города принесет смерть и роду Тирана.
Лидиец, самая суть Саардсинмеи, был Амреком, Тенью.
Она лишь мгновение наблюдала за знаменитыми гонками с балкона, почти в конце Пятимильной улицы — колесницы промчались в ночь неистовой рекой, с криками и огнями факелов, и скрылись.
Он будет победителем. Она уже знала это.
В таверне у аллеи были куплены две птицы, зарезанные к ужину. Содрогаясь от прикосновения своих белых рук к падали, она отослала их туда, где, как знала, их не смогут не заметить, с посланием для Лидийца: «Победа недолговечна. На эту ночь город твой — передай ему это».
Землетрясение в море дало знать о себе еще раньше, словно обещание. Меч повис в звездном небе, и она являлась его посланницей…
Это был пик полета.
Мгновение спустя она рухнула ниже надира.
Она тоже умерла в Саардсинмее. Но не в волнах потопа. Ее смерть явилась раньше.
Она проснулась на рассвете. Розовые лучи-лепестки солнца сверкали на постели, где она лежала — в старом доме за кружевницами, на улице, которую называли улицей Драгоценных Камней…
И тогда неслышно надвигающуюся на город смерть разорвал низкий крик, который был ее собственным.
Ей еще не исполнилось девятнадцати. В тишине и одиночестве, на розовой заре, она сражалась внутри своего разума, пытаясь отогнать смерть прочь. Но огромный черный ястреб снова упал в ее сердце и устроился там, сложив крылья. И она решилась.
Она ясно, в деталях, представила, как это будет и как ее кончина отразится на нем — Лидийце, Тени. Он был ее смертью, а она — его, но в то же время, что странно, она была и его жизнью.
В трансе она встала и начала свой обычный день. Когда вечер ступил на улицы, она бесцельно бродила по городу без всякой охраны, выискивая способ. Она знала, что не может не найти его. Способом оказался экипаж стадионной танцовщицы, угольно-черной закорианки. Равновесие — это всегда тьма рядом со светом.
«Лидиец… расскажи мне, как сблизиться с ним».
Закорианка уклонилась от ответа. В ее мозгу все перемешалось и запуталось, и Аз’тира без труда проникла в него. «Благодарю тебя», — промолвила она, ледяная, словно несущие смерть снега.
Задержавшись под полночной колоннадой близ улицы Мечей, она увидела, как уверенно он идет, освещенный уличными фонарями. Регер, Лидиец.
Едва глянув, она распознала в нем совершенство. Дикость леопарда и льва — и мягкость голубя, спокойствие глубокой воды — и неистовая мощь огня. Но было и нечто незавершенное, что-то неправильное. Жизнь началась, но не шла по положенной дороге, подобно звезде, сорванной с небосклона. О, как пылает звезда… Ее пронизало насквозь его великолепие, и она осталась стоять, опаленная.
Амрек, Вис, смертный, бронзовый почти до черноты… свет из Тени…
«Что до меня — я люблю тебя, наверное, с того мгновения, как увидела».
Хотя он отверг ее, он должен будет прийти к ней. И, считая это неизбежным, она забыла о смерти.
(Аз’тира стояла, как статуя, перед застекленным окном башни в Ашнезии. Луна поднималась над крышей. Равнина за пределами городских стен была морем мрака.)
Затем они стали любовниками, и жизнь смешалась со смертью. Аз’тира заполучила его фокусами жрецов, в детской злобе своего безумного желания, наполовину заворожив себя признанием в страхе. Она выиграла его для себя через сделку со смертью. Она спасла Чакора, их жертву, чтобы не быть у него в
