— Отто Фриш и Лиз Мейтнер тоже ничего плохого не имели в виду, когда в 1939 году впервые расщепили уран. Костон слегка кивнул в сторону Фавеля. — Если даже вы найдете способ укрощать ураганы, люди именно такого типа будут решать, как их использовать.
— Он мог бы спасти всех, — сказал Уайетт более громким голосом. — В самом деле, мог бы: Если бы он отошел в горы, правительственная армия последовала бы за ним.
— Да, конечно, — согласился Костон.
— Но он этого не собирается делать. Он хочет их пригвоздить в Сен-Пьере.
Костон поскреб голову.
— Это на самом деле не так легко, как кажется. Ведь пока идет эвакуация, ему надо будет отбиваться от Серрюрье и Рокамбо. Затем он должен обеспечить организованный и безопасный отход своих войск. Далее он должен подумать о безопасности своей позиции по всей длине линии восьмидесятифутовой отметки, а это черт знает, какая длина, если учесть, что в его распоряжении всего пять тысяч человек, не считая тех, кто в течение этой операции погибнет. И, наконец, чтобы устоять против ветра, его армия должна врыться в землю. — Он с сомнением покачал головой. — В целом, чрезвычайно сложная и непредсказуемая операция.
Уайетт бросил взгляд на Фавеля.
— Я думаю, что он также одержим властью, как и Серрюрье, — сказал он.
— Послушайте, любезный. Начните думать как следует, — сказал Костон. — Он делает то, что он должен делать в сложившихся обстоятельствах. Он начал дело для того, чтобы его закончить, и в ситуации, в которой он очутился сейчас, он готов использовать любое подвернувшееся ему оружие, в том числе ураган. — Костон задумался. — Может, он, в конце концов, не так плох, как я думал. Когда он сказал, что не хочет больше сражений, я думаю, он был искренен.
— Может, и не хочет, — сказал Уайетт, — при условии, что он в выигрыше.
Костон заулыбался.
— Вот, — вы начинаете учиться смотреть на факты жизни с точки зрения политики. Черт возьми, насколько же многие из вас, ученых, наивны.
Уайетт проговорил с отчаянием в голосе:
— Когда-то я хотел заниматься атомной физикой, но мне не понравилось, что из нее в конечном счете получается. Теперь я вижу, что все равно пришел к этому.
— Нельзя жить в башне из слоновой кости, — наставительно сказал Костон. — От внешнего мира не убежишь.
— Наверное, нет, — согласился Уайетт, хмурясь. — Ладно, надо предпринять что-то в отношении Джули и Росторна.
— Что же вы думаете предпринять? — настороженно спросил Костон.
— Но что-то же надо делать, — рассердился Уайетт. — Мне нужна машина и сопровождающий, хотя бы на часть пути.
— Вы, случайно, не собираетесь отправиться в расположение армии Рокамбо, а? — спросил Костон в замешательстве.
— Кажется, это единственный путь, — сказал Уайетт. — Больше ничего мне в голову не приходит.
— Так. Но я бы не беспокоил сейчас Фавеля такими проблемами, — посоветовал Костон. — Он сейчас слишком занят. — Он посмотрел на Уайетта так, словно прикидывал, в своем ли тот уме. — Кроме того, Фавель сейчас не захочет вас терять.
— Что вы имеете в виду?
— Он рассчитывает на вас. Вы будете смотреть на небо и давать ему информацию о развитии урагана, а он, опираясь на нее, будет корректировать свои действия с точки зрения времени.
— Ну нет, этого он не дождется, — процедил Уайетт сквозь зубы.
— Послушайте, — сказал Костон довольно резко. — Фавелю надо думать более, чем о шестидесяти тысячах людей. Он все же выводит население из Сен-Пьера, что вовсе не является необходимой составной частью его боевых планов. Напротив, эти усилия могут обескровить его силы. В общем, сами решайте, что для вас важнее. — С этими словами Костон повернулся и отошел от Уайетта.
Уайетт посмотрел ему вслед с усиливающимся холодом в животе. Костон, конечно, был прав. Безусловно прав, черт возьми! Уайетт волей неволей попал в щекотливую ситуацию: получалось, что спасая население Сен-Пьера, он помогает разгромить правительственную армию. Впрочем, можно было посмотреть на это иначе: помогая разгромить армию, он спасет людей. Он повертел свою мысль так и эдак, но это не принесло ему успокоения.
II
В одиннадцать часов Сен-Пьер представлял собой кипящий котел. План Мэннинга был до жестокости прост. Его эвакуационный отряд должен был, начиная одновременно с восточной и западной окраины, методично обходя один за другим дома, вытаскивать людей на улицы. Им не позволялось брать с собой никаких вещей, кроме небольшого запаса продуктов. В результате город превратился в подобие растревоженного муравейника.
Мэннинг распространил среди офицеров карты, на которые были нанесены красные и синие линии. Красные обозначали позиции войск, и гражданским лицам запрещалось их пересекать под страхом смерти. Голубые обозначали маршруты, по которым могли передвигаться люди в сторону гор — вверх по долине Негрито и по той дороге, по которой когда-то ездили Уайетт и Джули, что, казалось, было сто лет назад.
Не все проходило гладко. Синие линии подразумевали одностороннее движение, и тех, кто пытался повернуть вспять, решительно останавливали и возвращали в поток, а если они противились приказам, в качестве аргумента привлекались штыки. Но иногда даже штык не действовал на какого-нибудь обезумевшего в поисках семьи горожанина, и тогда принимались меры более решительные. Раздавался выстрел, и тело оттаскивали в придорожную кана-ву, чтобы оно не мешало движению.
Это было жестоко. Это было необходимо. И это выполнялось.
Костон, нацепив на себя знаки отличия офицера мятежной армии, носился по городу. Ни в одном из тех мест, где он прежде бывал по долгу, своей профессии, он не видел ничего подобного. Он был шокирован и радостно возбужден в одно и то же время. Шокирован масштабом трагедии, свидетелем которой он стал, и возбужден от того, что был единственным журналистом на Месте этой трагедии. Батарейки его магнитофона давно вышли из строя, и он исписывал скорописью одну за другой страницы стенографических блокнотов, которые он подобрал в одном из разграбленных магазинов.
Люди в целом вели себя апатично. Режим Серрюрье истреблял наиболее деятельных из них, и те, что остались, в массе своей походили теперь на стадо овец. Они противились тому, что их выгоняли из домов, но при виде винтовок моментально умолкали, а оказавшись на улице, покорно выстраивались в колонну и шагали вперед, подгоняемые солдатами Фавеля. На перекрестках, где сталкивались колонны, Шедшие по разным улицам, неизбежно возникали заторы и свалки, ликвидация которых требовала от солдат немалых сил и времени. После этого на земле всегда оставались трупы задавленных и растоптанных людей — жертвы паники и неразберихи.
Костон ездил по городу в одолженном у кого-то автомобиле и, наконец, повернул в долину Негрито. Сверяясь по карте, он нашел кратчайший путь к зоне, обозначенной красной линией. Он свернул на какой-то проселок, приведший его к основной магистрали недалеко от того места, где Фавель захватил артиллерию Серрюрье. Там поток беженцев соприкасался с отрядом фавельских войск человек в двести. Они занимались тем, что выводили из колонны дееспособных мужчин, разбивали их на взводы и уводили в разных направлениях. Заинтересованный этим, Костон последовал за одним из них и увидел, как людям вручали лопаты и под дулом винтовок заставляли рыть землю.
Фавель оборудовал линию обороны по восьмидесятифутовому контуру.
Когда Костон вернулся в машину, он стал свидетелем жуткой сцены: на обочине дороги солдаты
