Машенька более не колебалась. Она пошла с правой ноги чуть в сторону, упала на левую и выстрелила правой Гераклу в пах. Сила этого удара такова, что машенькин оппонент буквально пролетел мимо Симонова, ударился о стену спиной и отправился в обратный маршрут. Девушка продлила геракловы скитания своим маленьким кулачком. Ее воздыхатель загрохотал по скрипучим деревянным ступенькам. Там, внизу, в коридорчике у прихожей ползало в поисках пятого угла безобидное существо, совершенно утратившее всяческие боевые навыки.
Машенька виновато взглянула на Андрея Петровича. Шмыгнула носом. Почесала коленку. И говорит:
– Ну, мазовый фишняк… Оно хотя бы того стоило, Андрюша?
– Да. Во-первых, сударыня, немедленно отправь возлюбленного домой. Во-вторых, дай мне кофе. В- третьих, у нас общий сбор. Боевая готовность по форме 2. В-четвертых, воевода несколько часов назад поименовал меня Андреем Петровичем.
– Андреем Петровичем? Ну, крыша едет, башни срывает…
Она спустилась вниз, ухватила мычащего теленочка за трусы и потащила на веранду. Намедни дождило, с утра стояла сырая прохлада. Машенька распахнула бронированную дверь, ветерок обдул их обоих. Девушка зябко передернула плечиками: гусиная кожа. Терпеть не могу эту гусиную кожу… Положила рядом с жалобным телом Коленьки одежду. Взглянула на него еще разок: как жаль, опять ничего не получилось.
– Прощай, мой зуав! – и чмокнула парнишку в лобик.
– М-му… – ответил ей зуав.
Сидят, пьют кофе с Симоновым. Он ей:
– Какой у тебя, Машенька, очаровательный жаргон: фишняк, крыша, башни… Э-э хиппуешь, клюшка?
Она поперхнулась кофе.
– Андрэ, так не говорят уже лет двадцать пять…
Андрей Петрович, сдвинув брови, в течение минуты совершал экскурс в библиотеку сленга современной субкультуры. Ему понадобился реванш. Откашлялся и вымолвил:
– Твой базар не проканает!
Машеньку согнуло хохотом пополам, как перочинный ножик.
Между тем, Симонов хотел поговорить о серьезных вещах, и такое начало беседы его совершенно не устраивало. В другой раз он постарался бы выразить все это помягче. Поаккуратнее. Но сегодня у Андрея Петровича просто не оставалось времени на долгие педагогические эксперименты.
– Девочка моя…
– Ого, какой зачин!
– Второй удар должен был его обездвижить. Совсем. Получилась халтура. Кроме того, милостивая государыня, ты двигаешься, как сонная муха.
Машенька напряженно рассматривала чашку с кофе. Светлый витязь Симонов продолжил:
– Бойков сегодня напомнил мне одну важную вещь. Мы не только веселая и отважная компания славных людей…
– Славных существ.
– …славных существ, – кивнул Андрей Петрович, – мы к тому же иерархия. Слушая меня внимательно и не перебивай. Восемь лет назад Бойков, возвращаясь домой, заметил на лестничной клетке, подчеркиваю – на лестничной клетке! – забавную двойную тень. Все, что осталось от цифрового демона за два этажа до бойковской квартиры. На втором защитном барьере беднягу расщепило чуть ли не до утраты души. Лет шестьсот назад твой покорный слуга жил в Шинонском замке. Восточная Франция. Перед сном я тратил не более десяти минут на дверь. На простую, Машенька, дубовую дверь. Однажды утром в нее оказался вмурованным средней паршивости маг с двумя учениками. Я даже не проснулся среди ночи, следовательно, они не успели закричать… Только что я обнаружил: твой дом открыт даже для простых бесов. Да какой- нибудь полудурочный упырь, и тот без проблем добрался бы до тебя. «Андрюша, ты!» Да, это я. Твое молодое зеленое счастье, что это именно я.
Машенька сверкнула глазами. Она разгневалась. Поучать вздумал…
– Вот уж не надеялась, Андрюша, что ты примешься ревновать!
– Госпожа младший витязь! Ты желаешь оставить нашу службу?
– Н-нет. Нет… – такого поворота она не ожидала. Ей очень давно не задавали подобных вопросов.
– У тебя четверть часа. Изволь поставить полную защиту. А я проверю.
…Через четверть часа Машенька вновь уселась за стол.
– Проверяй. И еще. Андрюша, извини меня. Пожалуйста.
– Извинил. Но я еще не поведал вторую часть истории про двери. Один мой друг по имени Варда и по прозвищу Миллиарисий, логофет дрома у одного византийского императора, наш сотрудник по совместительству, каждый божий вечер защищал себя и супругу двенадцатью барьерами. А однажды выпил лишнего с друзьями и уснул, позабыв…
– Я поняла.
Машенька сама проверила все линии защиты. Вернулась. Андрей Петрович улыбается. Доволен.
– Какой же ты у нас правильный, Андрюша.
– Ты знаешь, я тебя уже давно не ревную. Позволь… – он поцеловал ей руку.
– Прости мой злой язык.
– Да нет же сударыня. Господь с ним. Просто я хотел спросить, если позволишь…
– Зачем мне все эти накачанные ребятишки?
– Если позволишь, конечно… Да.
– Знаешь, после тех семи месяцев в подвале на цепи мне так хочется почувствовать аромат жизни! Не знаю, как бы получше объяснить… Я хочу всего самого яркого, самого ароматного, самого сладкого. Самых престижных мужчин, например.
– Кажется, у тебя не совсем все получается с ними.
– Заметил? Конечно, заметил. Не мог не заметить. У меня ничего с ними не получается. Не могу, как Бойков, просто сливать избытки сексуальной энергии. Один, другой, третий, кажется – вот-вот, – и опять ничего не вышло. Я как стираная простыня, которую скручивали-скручивали, выжимали-выжимали, да так перекрутили, что я порвалась. Я порвалась, Андрэ, слышишь? – она взяла его ладонь и погладила свою щеку.
– Со мной, кажется, получалось…
– Тебя я любила, Андрэ.
Они вдвоем помолчали о том, чего никогда уже не вернуть. Даже и разговор заводить – напрасно.
– Собирайся, Машенька. У нас не более получаса, а тебе еще форсировать тело.
Она заулыбалась:
– Да все ничтяк, баклан. Ты вообще-то знаешь, что делает нашу жизнь отстоем?
– Попсовые клипы и маньяки.
– Один-один, – поразилась Машенька.
Девочка и мальчик
У Павла Мечникова были очень хорошие родители. Не то чтобы они были к нему безумно ласковы. Не то чтобы они осыпали своего единственного сына безднами подарков. То есть, конечно, есть резон поговорить о подарках, но совершенно иного рода. Это не какое-нибудь тривиальное барахло. Это… отложенные дары.
Трудно судить о собственных родителях, дурны они или хороши, покуда общение с ними не прервалось надолго, покуда им приходится играть роль повседневной реалии. Вражда и любовь, сотрудничество и соперничество, рабство и творчество выплясывают столь замысловатые инцесты, что вряд ли сыщется
