кресте.
Та же реакция.
– Последнюю!
...«Воля – это все! Свободная анархо-синдикалистская республика россиян». Профиль Фрэнка Заппы. «10 байков. 2111. Свобода или смерть!» Профиль Нестора Махно. Или какого-то Бакунина. Виктор толком не запомнил – то ли Махно на десяти байках, то ли на одном тугрике...
– Где это... что это... Чушь. Впрочем, как вам будет угодно.
«Как тебе, психу, будет угодно, только не бей...»
– Эту! Давай, смотри.
Родная, терранская денежка. «Una grivna / Одна гривна. 2122». Святой Георгий. «Genevasa federatasa pasasiona Terara-2[5] / Терра-2 / Terra-2». Гривастый лев с крестом в лапах. Виктор приготовился объяснять, как объяснял он раньше многим неучам: да, мол, мы, конечно, подмандатная территория Женевы, но почти независимы. А по-испански и по-русски отчеканено, чтоб никто в обиде не был. Тридцать лет назад на шести языках отмачивали, но сейчас уже...
– О! Вот, вижу, женевское федеральное эсперанто. Наш государственный язык. Все, что я смог понять до сих пор. – Двойник, наконец, разговорился.
«Наш государственный язык... Наш государственный язык...»
– Так ты женевец?
– Гражданин Женевской федерации. А ты – нет?
– Нет.
– Иностранец, из резервата?
– Н-да... В смысле, нет. Ясно одно: я из других краев, но там, где я до сих пор жил, мне не приходилось слышать слово «резерват».
– Простите... Прости. Мне кажется, ты обманываешь самого себя.
– Не понял...
– Я вижу у тебя на шее крест.
– Точно. Обыкновенный православный крест.
– И ты говоришь об этом вот так запросто! – «Дмитрий Максимович» передернул плечами и чуть отодвинулся. Удивления как не бывало. Вместо него – неприязнь. – А ведь подобное состояние исключительно вредно и для твоей энергетики, и для энергетики окружающих. Бесконечно болезнетворное вторжение прямолинейной твердости, присущей всем людям вроде тебя, в гибкое многообразие духа, характерного для нормальных людей, никогда не проходит без последствий.
«До чего умно, стервец, заговорил. Прямо по писаному. И такие глупости...»
– Вернись к иностранцам из резерватов.
– Как будто ты сам не знаешь!
«Осмелел».
– Допустим, не знаю. Забыл.
– На всей территории Женевской федерации официально запрещены любые конфессии, принадлежащие христианскому семейству, исламу или иудаизму. Конфуцианство не рекомендуется. Храмы ликвидированы. Так что ты можешь быть только из резервата, там христиане еще встречаются, и даже иудеи, говорят, есть. Если ты – тайный миссионер, то оставь меня в покое и беги.
Для полноты картины не хватало одно мазка. Собственно, капитан-лейтенант оттягивал момент, когда ему придется окончательно смириться с неизбежным. «Господи, как жить-то у них! Ведь даже попов нет...»
Ему очень, очень, очень не хотелось тут оставаться.
– Раздевайся.
– Не понимаю тебя.
– Да раздевайся ты, брат, давай, поторопись.
– Иначе вы примените силу?
– В репу ты рискуешь получить, это точно. Я дело прояснить хочу, а ты как пень. Помоги мне, твою мать, делов-то – раздеться, больше ничего не требуется. Я потом все тебе объясню.
Тут двойник заговорил странным официальным голосом. Словно какой-нибудь вшивый политик.
– Я, разумеется, не испытываю какой-либо неприязни к сексуальным меньшинствам. Все мое воспитание и душевный настрой не располагают к агрессии в отношении людей, которые отличаются от меня. Я признаю равные права любых ориентаций. Но из-за отсутствия соответствующего эротического опыта я не чувствую готовности ответить на твое предложение согласием. Хочу напомнить о суверенности моей личной территории сексуальных предпочтений, впрочем, совершенно не желая нанести оскорбления или принизить твои пристрастия.
– До пояса, дубина! Секс мне с тобой нужен, как собаке пятая нога. Уяснил?
«Близнец», наконец, зашевелился. Стянул свою обтягивающую обертку. Оказался под ней тощим, с едва-едва намеченными мышцами, чуть сутулым. Виктор схватил его за плечо, и повернул, чтобы видна была плоть на внутренней стороне руки, у самой подмышки.
«Есть! Господи Иисусе...»
– Cмотри! Сюда смотри.
Зрачки – по полтиннику... Виктор никак не мог подумать, что человеческие глаза способны столь полно выразить безграничный ужас. Наверное, он сам не способен был испытывать что-либо подобное. Наверное, такими должны быть глаза у роженицы, которой подносят младенца, и она видит перед собой пластмассовую куклу.
У обоих на одном и том же месте красовалось большое родимое пятно, похожее на ромб неправильной формы.
Двойник закричал; как видно, он совершенно не владел собой. Крик вырвался непроизвольно, дошел до высокой ноты и так же непроизвольно оборвался.
– Я не клон! Этого не может быть! Меня сто раз проверяли врачи! Я не клон! У нас это запрещено! Я не клон, нет!
– Заткнись.
«Близнец» подчинился.
– Конечно, ты не клон. И я не клон. Подумай головой своей.
– Простите... прости меня. Я испуган, подавлен. Я фрустрирован, я нуждаюсь в объяснениях. Пощади меня, я так больше не могу.
– У клонов не бывает полного сходства.
– Какая гадость!
– Не хочешь – не буду. За то, что женевцем тебя назвал, прости брат. Сгоряча. Ты, вроде, наш, русский.
Молчит. Все на пятно родимое пялится. «Неужто еще сам не понял? Просто смириться с этим трудно, потому и верить не хочется»...
– Ладно, объясняю. Мы – один человек. Только существуем в разных местах. Одновременно. Один человек с небольшими разночтениями, которые, наверное, происходят от воспитания и вообще от жизни.
– Сколько нас, таких? Впрочем, пустой вопрос. Это какое-то безумие. Говорят, оно заразно. И ты заразил меня своим сумасшествием...
– Сколько нас, я не знаю. Подумать если, никто не знает. Лучше вот какую вещь скажи, Дима, ты ведь ни в какого Бога не веришь?
– Разумеется, нет.
– А в науку веришь?
– Разумеется, да. Только вера тут не при чем.
– Это еще как сказать. Ладно. Не сейчас философию разводить будем. Короче, был один эксперимент,
