В его же отсутствие я всякий раз прокручивал в голове детали составленного им плана, и всякий раз план этот казался мне все более опасным. Я уже готов был бежать в полицию, но меня останавливал один факт. Что я им скажу? «Здравствуйте, меня зовут Григорий Арсеньевич Фредерикс, я барон, дворянин, а посему должен предупредить вас, что некий Акур-паша готовит нападение на поезд, который вскоре повезет золото Порт-Артура. Я не знаю, где произойдет нападение, я не знаю, сколько бандитов у этого паши под началом, я не знаю… в общем я больше ничего толком не знаю…» Зато я отлично знал, куда меня пошлют с такими рассказом. В… Так что я решил при новой встрече выведать у поручика все детали, а потом уже податься в полицию. Только Грищенков словно догадывался о моих планах. До той самой ночи я так и не смог с ним увидеться, а потом он взял меня за шкирку, в буквальном смысле этих слов, и поволок на улицу.
У выхода из гостиницы нас ждала арба, на которой сидели двое. Вроде бывшие офицеры, хотя видок у них был еще тот. Управлял арбой старый таджик в потертом полосатом халате. Мне ничего не оставалось, как присоединиться к честной компании. Грищенков представил своих приятелей как господ Крошева и Гугенхайма. Лица своих новых товарищей я не разглядел, так как света на улице было мало, а специально приглядываться было как-то неудобно.
Но вот таджик тронул поводья, и арба медленно покатилась по улице. Мы миновали русский квартал, потом проехали по окраине старого города, пересекли железнодорожные пути… Я очень надеялся, что мы наткнемся на военный патруль, они потребуют предъявить документы, все-таки ввиду военного времени в городе был объявлен комендантский час. Правда, особенно его никто не соблюдал… Быть может, поэтому, отправляясь с Григценковым на ночную прогулку, я не взял с собой никаких бумаг. Пусть лучше я проведу ночь в полицейском управлении… Однако моим малодушным надеждам не суждено было сбыться. Когда железнодорожные пути остались позади, я смирился. Значит, мне предрешено свыше участвовать в этой авантюре, и будь что будет. В этот миг я решил полностью отдаться на волю случая, положившись на поручика и его обещание, что ничего опасного не случится.
Стояла темная ночь. Звезды сияли в небе в огромном количестве — такого в Петербурге никогда не увидишь, но луны в небе не было, и из-за этого ночь казалась невероятно темной. Как в такой темноте наш таджик находил дорогу?
Мы отъехали от города версты на две и неожиданно остановились. Грищенков сказал, что дальше нужно идти пешком. Мы слезли с арбы, оставив безмолвного таджика, продираясь сквозь низкие колючие кусты, спустились в какой-то овраг, потом поднялись по другому склону, прошли в темноте еще метров сто и неожиданно оказались в освещенной низинке. Здесь горел костер, а рядом стояла затянутая брезентом телега, к которой было привязано с десяток стреноженных лошадей. У костра сидело двое — Вельский и еще один незнакомый мне бородач крестьянской наружности.
— Ну, сколько можно ждать? — поднялся навстречу нам Вельский. — Так и опоздать можно к началу представления.
— Ничего, успеем, — отмахнулся Грищенков. — Ты разве когда-нибудь видел, чтобы на КВЖД поезда ходили по расписанию?
— Но здесь уже наша территория.
— Тем более. Не скажу что на много, но часа на два-три поезд точно опоздает.
— А если нет?
— Придется ехать до оазиса. Они все равно поскачут через Бикули. Тут другого пути нет.
Вельский согласно кивнул, потом они подошли к телеге и скинули брезент. Там, как я и подозревал, оказалось оружие. Все, как обещал поручик. Я забрал два обещанных мне нагана и патронов столько, сколько вошло в карманы. Как научила меня жизнь: много патронов не бывает.
После чего мы сели на оседланных лошадей, а остальных повели в поводу…
Но чу, сюда кто-то идет, похоже, это Грищенков, так что продолжу на следующем привале.
Глава 6
Оазис Двойной скалы
1939 год. Каракумы
Бывало, с ним любили мы
Вести беседы на привале.
Отцом его считали мы,
Душой своею называли.
Что в пустынях больше всего удивляло Василия, так это перепады температуры. Днем тут было, мягко говоря, жарко, а ночью холодно. Только вот… Он ведь не страдал от холода и жары… Чувствовал, а не страдал, что само по себе было довольно странно. Ну ладно, вначале у заставы было немного прохладно… Наверное, виной всему адреналин и все такое прочее. — Но ведь потом он целый день ехал на носилках под палящими лучами солнца! А жары словно не чувствовал, даже особенно не вспотел. Как такое может быть?..
Размышляя о превратностях жизни в пустыне, Василий въехал на край лужайки, которой в ближайшее время предстояло превратиться в походный лагерь. Парочка бандитов возилась на старом кострище, еще десяток ставили палатки и тенты, разгружали лошадей.
Василий скривился. Ему-то явно тут нечего было делать. Он поискал взглядом гауптштурмфюрера Хека. Но ни его, ни предводителя басмачей нигде видно не было. Вздохнув, Василий спешился. Этот процесс для него оказался довольно болезненным. Однако, как только он отцепил от седла костыль и встал, опираясь на него, к нему подошел один из бандитов и забрал коня. Потом появился еще один и знаками предложил Василию следовать за собой.
За палатками на молодой травке был развернут «полевой госпиталь». Бандиты расстелили несколько одеял и разложили на них раненых, пострадавших в ночной схватке с шогготами. Сюда же препроводили и Василия. Опустившись на одеяло, Василий вытянул ногу, еще болезненно ноющую, и стал ждать, вновь задумавшись о превратностях жизни в пустыне. Или, может быть, всему виной медицина Древних? Ведь неизвестно, что они проделали с его телом там, в далекой Антарктиде. Может быть, они не просто вылечили его? От этих бесплодных размышлений веки Василия начали постепенно смежаться, и он уже почти задремал, когда кто-то осторожно прикоснулся рукой к его плечу.
— Зуунангор.[4]
Василий встрепенулся. Сон мгновенно улетучился, он повернулся и оказался лицом к лицу с наклонившимся к нему стариком. Выцветшая тюбетейка, разноцветный потертый халат — этим он ничем не отличался от большинства людей Хасана, вот только лицо. Оно было таким старым… бурым, с огромными, словно расселины, морщинами и ноздреватой кожей. Под глазами старика набухли огромные синяки, а лоб напоминал сдвинутые меха гармошки.
Мгновение старик и Василий рассматривали друг друга, а потом Василий медленно, словно разговаривая с трехлетним мальцом, заговорил, стараясь как можно четче выговаривать каждое слово:
— Я вас не понимаю.
Старик несколько секунд озадаченно рассматривал оперуполномоченного, двигая губами, но ничего не говоря. Он словно мысленно перебирал всевозможные варианты ответа, пытаясь вспомнить русские слова.
Василий кивнул, потом повернулся и лег, предоставив старику заниматься его раной. Пусть сам
