содовой воды), и, знаете ли, я фактически убедился, что они берут взятки.
— Да, да, — сказал мистер Питер Спилликинс, с которым он беседовал, — совершенно верно!
— Это факт, — повторил мистер Файш, — они берут взятки. Я отвел казначея в сторону и сказал ему: «Мне нужно, чтобы вы сделали то-то и то-то», и при этом сунул ему в руку пятидесятидолларовую бумажку. И этот субъект взял ее, и взял с молниеносной быстротой.
— Взял? — спросил мистер Спилликинс, тяжело дыша.
— Взял, — ответил мистер Файш. — А ведь это уголовное преступление!
— Совершенно верно, — воскликнул мистер Спилликинс, — за это их можно посадить в тюрьму!
— Но они дошли до еще более чудовищного нахальства. Вы только послушайте, — продолжал мистер Файш. — На следующий день я отправился туда же к секретарю (все по тому же делу), сказал ему, что мне нужно, а затем протянул в окошко пятидесятидолларовый билет. И что же? Он с гневом отшвырнул его назад, прямо мне в лицо! Вы подумайте: он отказался взять
— Отказался? — ахнул мистер Спилликинс. — Отказался?
Подобные разговоры заполняли все досуги и все перерывы между делами в кругу лучших людей города.
Но среди общей неопределенности положения одно было тем не менее вполне очевидно.
«Волна» нагрянула, несомненно, в очень удобный момент, так как помимо гражданских мотивов дело шло еще о четырех-пяти вопросах исключительной важности, которые предстояло решить новой думе. Во- первых, об отчуждении в пользу города транспорта «Акционерного транспортного общества», что пахло многими миллионами, и затем — об упразднении монополии «Городской осветительной акционерной компании» — самый жизненный вопрос; далее, предстояло ассигнование из городских средств четырехсот тысяч долларов на покупку земли под новое кладбище и т. д. Многие, особенно обитатели Плутория-авеню, почувствовали, что вспышка гражданского гнева в городе произошла в очень удобный момент, как раз тогда, когда все эти вопросы созрели для решения. Все акционеры городского «Транспортного общества», и «Осветительной компании» — а туда входили лучшие люди города, с наиболее возвышенными умами, — понимали, что необходим огромный моральный подъем, чтобы «поднять» население и увлечь его за собой; если же невозможно добиться полного успеха, то — полагали они — следует добиться хоть частичного, в пределах возможного.
— Какое трогательное пробуждение гражданских чувств, — заявил мистер Файш (он был главным акционером и директором-распорядителем городской осветительной компании), — какое счастье, что по поводу возобновления монополии общества нам не придется иметь дело с шайкой продажных негодяев, подобных нынешним олдерменам. Знаете, Ферлонг, мы предложили им продлить монополию общества на сто пятьдесят лет, и они нам отказали. Они сказали, что срок слишком большой. Подумайте только! Сто пятьдесят лет (всего лишь полтора века) — слишком большой срок для монополии! Они хотят, чтобы мы понаставили наши столбы, протянули наши провода, установили наши трансформаторы на их улицах, а затем по истечении каких-нибудь ста пятидесяти лет уступили им все это за гроши. Конечно, мы хорошо понимаем, чего они хотят. Они хотят получить с нас по пятьдесят долларов на брата, чтобы положить их в свои мошеннические карманы.
— Беспримерная гнусность! — воскликнул мистер Ферлонг.
— Та же история с покупкой земли под кладбище, — продолжал мистер Лукулл Файш. — Если бы не возникло нынешнего движения против них, эти негодяи дали бы четыреста тысяч долларов своему хаму Шуфилдемфу за его пятьдесят акров. Вообразите себе только.
— Не думаю, — сказал задумчиво мистер Ферлонг, — чтобы четыреста тысяч долларов были слишком высокой платой за этот участок земли.
— Конечно нет, — спокойно и убежденно заявил мистер Файш, испытующе глядя на мистера Ферлонга, — это не высокая цена. Я, как человек, совершенно не заинтересованный в этом деле, могу решительно утверждать, что четыреста тысяч долларов за пятьдесят акров земли в пригороде были бы вполне справедливой ценой, если бы только этот участок соответствовал своему назначению. Если бы, например, речь шла о прекрасном участке в двадцать акров по другую сторону кладбища, который принадлежит, кажется, вашему обществу, я готов был бы признать, что цену в четыреста тысяч долларов нужно считать очень умеренной.
Мистер Ферлонг, начиная что-то соображать, кивнул головой.
— Вы не намеревались предложить его городу? — спросил мистер Файш.
— Мы собирались, — сказал мистер Ферлонг, — попросить за него как раз около четырехсот тысяч. Чуть больше, чуть меньше — это не играет для нас никакой роли. Мы исходили из того соображения, что, ввиду такого почти священного назначения земли, можно ограничиться минимальной выгодой. Мы не рассматривали бы эту продажу как коммерческую сделку — удовлетворением для нас послужил бы самый факт уступки ее городу для подобной дели.
— Совершенно верно, — согласился мистер Файш. — К тому же ваш участок во всех отношениях предпочтительнее участка Шуфилдемфа. Земля Шуфилдемфа заросла кипарисами и плакучими ивами, которые делают ее совершенно не пригодной для кладбища. А ваш участок, насколько я помню, светлый, ровный, чистый песок, без всякой растительности; даже травы там почти нет.
— Да, — заявил мистер Ферлонг, — мы тоже думаем, что наш участок, рядом с которым тянутся кожевенные и химические заводы, был бы идеальным местом для… — он остановился, подыскивая подходящие слова для выражения своей мысли.
— Для мертвых, — подсказал ему мистер Файш с приличествующим почтением.
После этого разговора мистер Файш и мистер Ферлонг-старший отлично поняли друг друга и твердо определили свое отношение к начинавшемуся движению за обсамоуправления.
— Россемейр-Браун с нами? — спросил мистера Фай-ша несколько дней спустя кто-то из его единомышленников.
— Телом и душой, — ответил мистер Файш. — Он рвет и мечет, потому что эти негодяи, нынешние заправилы города, захватили в свои руки снабжение города углем. Он говорит, что город закупает уголь оптом на шахтах по пятьдесят три; но это совершенно негодный уголь, утверждает он. Он слыхал, что каждый из этих негодяев получает взятку от двадцати пяти до пятидесяти долларов за зиму, чтобы смотреть сквозь пальцы на эту операцию.
— Голубчики мои, вот так штука! — воскликнул собеседник.
— Чудовищно, не правда ли? — сказал мистер Файш. — Я задал мистеру Россемейр-Брауну вопрос: «Что можем мы поделать, если граждане сами не выказывают никакого интереса к городским делам? Возьмем для примера, — сказал я ему, — хотя бы снабжение города углем. Как могло случиться, что специалист в этой области не приходит городу на помощь? Почему вы не снабжаете городские предприятия углем?» Он покачал головой. «Я не буду делать этого за пятьдесят три», — ответил он. «Конечно нет, — возразил я ему, — но за пятьдесят пять?» Он с минуту смотрел на меня, а затем сказал: «Файш, я берусь за пятьдесят пять или чуть больше. Если у нас будет новое городское самоуправление, пусть оно назовет свою цену». — «Хорошо, — сказал я. — Надеюсь, что всех деловых людей охватит такое же воодушевление».
Так занялась заря, которая залила все вокруг ярким светом. Люди стали задумываться о нуждах города, кото-; рых раньше никогда не замечали. Мистер Баулдер, в числе других предприятий владевший каменоломней, а также стоявший во главе асфальтовой компании, почувствовал сразу, что мостовые города никуда не годятся. Мистер Скипнер, глава конторы «Скипнер и Байтем», качал головой и говорил, что вся юрисконсультская часть города требует полной реорганизации.
— Она нуждается, — говорил он, — в притоке свежей крови. Но, — добавлял он почти безнадежно, — как можно найти надлежащего человека при жалованье в шесть тысяч долларов? Хорошего человека (он делал ударение на этом слове) можно надеяться получить тысяч за пятнадцать, не меньше.
А в разговоре с мистером Ньюберри Скипнер пояснил, что новому юрисконсульту потребуется, конечно, соответствующее количество помощников, чтобы он был избавлен от всякой рутинной работы: выступлений в судах, подготовки докладов, консультаций, контроля над сборами, участия в делах об отчуждениях и вообще всей чисто юридической работы. Тогда у него будут развязаны руки, чтобы всецело посвятить себя тем вопросам, которые будут привлекать его внимание.
