месте.
— Смейся, если тебе угодно. Я плюю на твои шуточки.
— Степа, это не смех, это дурацкий способ выражать восхищение. Разреши пожать твою руку!.. Вот так, и еще раз, и еще крепче. Я горжусь тобой!
Они обнялись. Степан надел кепку.
— Куда ты?
— Принести личные извинения Петру Васильевичу Стрельникову, проживающему в собственном доме номер двенадцать по улице Марата.
Одуванчик напутствовал его советом съесть по пути два-три пирожных, что, по его наблюдениям, благотворно влияло на нервы.
3
Можно ли найти на свете журналиста, который не ошибался и не ошибается? Нужен ли этот вопрос? Важно то, что журналист не имеет права ошибаться. А это очень трудно — не ошибаться. Степан дал обещание, тяжести которого и не подозревал. Он начал единоборство со страшным врагом, неутомимо подстерегающим журналиста на каждом шагу, единоборство, в котором он должен был побеждать всегда и неизменно, так как первое же значительное поражение могло перечеркнуть его редакционное удостоверение. Наумов не шутил в таких вещах, и Степан знал это.
Итак, единоборство не на жизнь, а на смерть.
Редакция «Маяка» еще не обзавелась мало-мальски сносным справочным отделом. Как все небольшие редакции, она не знала аппарата проверки, этой неусыпной службы точности. В те времена еще не была известна и система визирования ответственной информации людьми, давшими эту информацию. Следовательно, молодому журналисту пришлось самостоятельно осваивать технику точности. Точность газетного материала — это очень трудная, дорогая вещь, но он завоевал ее, потому что страх перед ошибкой не оставлял его ни на минуту. Благодетельный страх! Не будь его, вряд ли Степан смог бы полностью пройти школу бдительности, выработать в себе драгоценный инстинкт точности.
Он начал с того, что перестал доверять кому бы то ни было и в чем бы то ни было. Можно было сказать, что репортер Киреев ищет не информацию, — новости просто плыли к нему в руки из хорошо освоенных источников, — а способы и пути проверки этой информации. Получив интересный материал в одном учреждении, он проверял его в другом учреждении, имевшем отношение к этому материалу, расспрашивал, искал совета и знатоков дела… И двух случаях из трех приходилось вносить в материал дополнения или изменения, в одном случае из пяти он вовсе отказывался от публикации той или иной заметки.
Ошибки кишели вокруг него. Бесчисленные, многообразные, они, казалось, плодились в чернильнице, пропитывали бумагу, цеплялись за кончик пера, искали пробелов в грамотности, в культурности журналиста, чтобы облечься в слова, проникнуть на газетный лист. Степан вылавливал их, давил, стирал в порошок, но их воинство не уменьшалось…
В протоколе важного совещания приведены цифры, имеющие большое значение. Протокол просмотрен основным докладчиком, это надежный документ, заслуживающий почтительного доверия, — бери и списывай в блокнот. Он потратил чуть ли не целый день на проверку цифр. Вранье и вранье! Некоторые цифры грубо округлены, а есть и совершенно ошибочные. Пришлось выдержать неприятный разговор с докладчиком… В прениях на президиуме исполкома горсовета говорилось о благоустройстве Зеленой улицы. Проверил — нет такой улицы! Еще в 1921 году она была переименована в Буденовскую. Долой Зеленую улицу!.. Заведующий окрздравотделом именует себя Дехтярем. Странная фамилия… Степан навел справку и отделе кадров окружкома партии. Так и ость! Не Дехтярь, а Дегтяр. Когда Степан привел в материале правильную фамилию заведующего окрздравотделом, Пальмин не успокоился до тех пор, пока не созвонился с Дегтяром.
— У тебя, Киреев, во всем крайности, — сказал посрамленный секретарь редакции, положив телефонную трубку и смущенно улыбаясь. — Раньше ты врал, как Мюнхаузен, а теперь лезешь на стену из- за любой буквы.
— Пусть лучше эта крайность, чем противоположная, — возразил Дробышев. — Продолжайте в том же благородном стиле, Киреев.
— Да, но завтра весь город будет дискутировать, кто такой заведующий здравотделом — Дехтярь или Дегтяр? — пожал плечами Пальмин. — Нужна ли точность точнее точности?
— Нужна! — не задумываясь, ответил Степан.
Как только Наумов ввел правило перепечатывать на машинке решительно весь материал, идущий в набор, Степан потребовал, чтобы машинистка писала его материал с копией, складывал копии в свой письменный стол, чтобы просмотреть их еще и еще раз, вдруг поставить на полях вопросительный знак и броситься проверять сомнительную деталь, дату, цифру. Он поднял ночью с постели Шмырева, чтобы упрекнуть его:
— Вы чуть-чуть не подвели газету. В проекте постановления о коммуне имени Карла Маркса вместо сельсовета «Балчугский» указан сельсовет «Баландинский», который находится на другом краю округа.
— Спасибо… Исправим, — смиренно ответил Шмырев.
Степан научился собирать и хранить постановления и резолюции, планы города, карты районов, записи с фамилиями сотрудников учреждений. По примеру Нурина, он завел так называемый колдунчик для выверенных фамилий и адресов, и еще один — для важнейших статистических данных по округу и Черноморску, и еще один, и еще… Тот путь к точности, который потребовал у Нурина двух десятилетий, был пройден Степаном за месяцы, потому что страх перед ошибкой был оборотной стороной его любви к газете.
На «вороньих обеднях» братья-разбойники продолжали перетряхивать анекдоты об опечатках и посмеиваться над ними, как над безобидными пустяками, а он, упрямый, упорный, делал свое дело. Пришло время, когда Степан смог уверенно сказать, что в подавляющем большинстве случаев его информация совершенно точна. Фамилии, географические названия, цифровые данные выверены, сроки не сокращены и не растянуты против реальных, обстоятельства поставлены в единственно правильную связь, значение какого-либо события, начинания не преувеличено и не преуменьшено. Это сама жизнь водила его пером.
Одним из трофеев победы Степана над материалом и над самим собой — трофеем, никем не замеченным, — было то, что Пальмин стал отправлять его заметки в типографию не читая, разве что пробежав самые интересные по-читательски.
Началом суровой школы точности, созданной для себя самим Степаном, послужила история с записной книжкой Нурина и поход на улицу Марата № 12 — поход, каждый шаг которого был отягчен стыдом…
Это была второстепенная улица в нагорной части города, круто идущая вверх, почти недоступная колесам, настолько тихая, безлюдная, что пешеходы рассматривали друг друга с удивлением. Зажатая между высокими оградами, сложенными из серого и шоколадного ракушечника, она казалась узкой каменной щелью с голубой извилистой лентой неба над головой. Почти все дома спрятались за камнем оград. Над оградами, на фоне неба, четко рисовались ветви деревьев, усыпанные темными узелками набухших почек. Такие улицы кажутся бесконечными, особенно в том случае, если неизвестен дом № 12 и неизвестно, чем кончится посещение инженера-строителя Стрельникова.
Наконец — неожиданный прорыв в глухой линии оград, высокая кованая решетка копьями вверх на гранитном фундаменте, квадратный двор-сквер с асфальтированными дорожками, охватившими сухую чашу фонтана, по-весеннему тусклый газон, несколько акаций и в глубине двора одноэтажный дом с высокой черепичной крышей и широким крыльцом, уходящим в сводчатую нишу-лоджию.
Никого не встретив, Степан прошел через двор, поднялся на крыльцо и увидел пришпиленный кнопками над звонком квадратик тонкого картона с заботливо выведенной надписью: «П. В. Стрельников». Отяжелевшей рукой Степан повернул вентиль старомодного звонка «Прошу повернуть».
