– Думаешь, сможешь держать его в узде?
Сейчас Хубилай не хан, не правитель огромной империи, а просто заботливый отец, желающий своему талантливому и своенравному сыну того, чего желают все отцы на свете, – чтобы он был счастлив.
– Великий хан, – Беатриче слегка поклонилась, – я несколько дней наблюдала Толуя, работая с ним в больнице. Он умный и быстро выучится. Быстрее, чем другие. Самый большой его недостаток – нетерпеливость. Но он скоро сам поймет, что в медицине нет места спешке, – ему придется пройти тот же путь, который проходили поколения врачей до него. Хубилай кивнул:
– Думаю, ты права. Мне кажется, тебя не просто обвести вокруг пальца. Неплохо бы обломать рога молодому бычку. Разрешаю тебе наказывать его, если сочтешь необходимым. – Он передернул плечами и хлопнул руками по бедрам. – А теперь, когда мы заключили наш союз, давайте скрепим его кумысом.
Хан поднял крышку пузатого сосуда, стоящего рядом с ним, и деревянным черпаком налил беловатую жидкость в кубки. Джинким и Беатриче подняли сосуды в ожидании тоста Хубилая.
– За наш союз! Да помогут боги моему сыну и его наставнице!
– За наш союз.
Беатриче выпила глоток и подавилась, чуть не выплюнув это пойло.
Жидкость по консистенции напоминала сироп, отдающий прогорклым маслом, – какой-то процент алкоголя с привкусом чего-то такого… ни с чем не сравнить. «Должно быть, это любимый монголами напиток из кобыльего молока», – решила Беатриче.
Когда-то в журнале она прочла статью, посвященную кумысу. Конечно, тогда и не думала, что придется его отведать, но лучше бы не предлагали… В этот момент больше всего на свете хотелось выпить просто воды, чтобы избавиться от неприятного привкуса во рту. «Надеюсь, мне не придется пить все до дна, – с отчаянием думала она. – Еще один глоток – и меня вырвет…»
Но как отказаться, не обидев хана? Он уже, нахмурившись, испытующе смотрел на нее.
– Почему ты не пьешь? Ты не хочешь выпить за наш союз? Хочешь прогневить богов?
– Нет, не то чтобы, но…
Как выйти из этой неприятной ситуации?
«Говори правду, – подсказал ей внутренний голос. – Ты беременна, а при беременности алкоголь вреден. А что тебя тошнит от этого кумыса, Хубилаю знать не обязательно».
– Прошу извинить меня, великий хан. Не хочу показаться невежливой, тем более прогневить богов, но Ли Мубай категорически не советовал мне пить горячительные напитки. Сказал, что это очень опасно для жизни будущего ребенка.
Лицо хана смягчилось, он даже улыбнулся.
– Ну что ж, это простительно. Я уважаю тебя – мне понятен страх за ребенка, которого ты носишь под сердцем. А чтобы не прогневить богов, Джинким осушит твой бокал за тебя.
Джинким взял ее кубок и залпом выпил не моргнув глазом. Не исключено, что он даже любит этот напиток. С другой стороны, неизвестно, понравилось бы монголам шампанское или виски.
Еще некоторое время они посидели у очага, слушая Хубилая, который рассказывал одну историю из своего детства. Говорил о деде, по имени Темючин, которого очень любил. Беатриче не сразу поняла, что этот Темючин не кто иной, как Чингисхан. Тот самый Чингисхан, который держал в страхе всю Азию и Европу, – ему даже в двадцатом веке посвящались эстрадные шлягеры.
С интересом слушала она рассказ Хубилая: Чингисхана он представил нежным, заботливым дедушкой, уделявшим много времени многочисленным внукам.
Образ, нарисованный Хубилаем, сильно расходился с описаниями в исторических книгах. Ничего удивительного в этом не было, ведь Хубилай жил вместе с Чингисханом, сидел у него на коленях. Тот рассказывал ему сказки, подбрасывал в воздух, как Хубилай своих внуков. Историки судят о великом монгольском полководце лишь по историческим преданиям, которые большей частью сочинялись его недругами.
– Я все время рассказываю о своем детстве, как старый дед у костра. – Улыбаясь, Хубилай тряхнул головой. – Да, ничего не поделаешь – старею. Признайтесь, что утомил вас.
– Ну что вы, великий хан, – возразила Беатриче, – вы меня совсем не утомили. Я с таким интересом слушала ваш рассказ!
И спохватилась: будь Хубилай ее пациентом – уже полчаса назад прервала бы его и повернула беседу в нужное ей русло. Но старики, которые поступали к ней в отделение, рассказывали только о переломах, к примеру, шейки бедра, ребер или о непроходимости кишечника. Им не до исторических фигур, таких, как Чингисхан.
– Ты очень добра, Беатриче. Но по вашим лицам вижу, что вам хочется заняться совсем другим, а не слушать россказни старика. Да и мне надо еще кое-что сделать.
Джинким сразу поднялся, явно почувствовав облегчение, словно только и ждал, что Хубилай наконец их отпустит.
По всей вероятности, Джинким знает рассказы брата наизусть. Беатриче с восхищением глядела на монгола – движения его быстры и пластичны, можно сказать, артистичны. Трудно поверить, что все это время он просидел на корточках. А она не чувствовала своих ног – они словно омертвели. Попыталась подняться с низкого сиденья – безуспешно. Джинким подал ей левую руку, обхватив правой за талию, и легко помог встать на ноги.
Она поблагодарила, спрашивая себя, дружеский ли это жест с его стороны или просто он не может вынести ее страдальческого вида.
Джинким ничего не ответил, даже не улыбнулся, – вид у него мрачный и неприступный. Рука все еще у нее на талии, словно он забыл ее убрать. Кошачьи зеленые глаза сверкают… На какой-то момент ей почудилось – сейчас наклонится к ней и поцелует… Увы, этого не произошло – Джинким выпустил ее и отвернулся. Будто почудилась та искра, что сейчас сверкнула между ними… К собственному своему удивлению, Беатриче почувствовала разочарование и досаду.
– Ступайте и возьмите с собой тепло моей юрты! – весело попрощался Хубилай. – Да помогут вам во всем боги!
Он произнес еще несколько дружественных напутствий, но Беатриче почти не слышала его. В том месте, где к ней прикоснулся Джинким, она ощущала легкое жжение, как при электрофорезе…
«Вот глупая! – ругала она себя, автоматически поклонившись Хубилаю. – Держи себя в руках, не дай гормонам разыграться – опозоришься».
Джинким раздвинул занавеси и открыл скрывавшуюся за ними дверь. Беатриче стоит как вкопанная, на лице ее застыло странное выражение… Так выглядит человек, который заснул в одном месте, а проснулся в другом, совершенно незнакомом.
– С тобой все в порядке? – спросил он, беспокоясь за ее самочувствие.
Не навредил ли ей все-таки кумыс – ведь Ли Мубай предостерегал… Правда, выпила она всего глоток, но, может, и этого достаточно… Джинким почувствовал, что сердце его бьется все сильнее. «Возьми себя в руки! – твердил он безмолвно. – Ты ведешь себя как последний болван!»
Зачем ему волноваться за нее – она ведь не его жена. Чужестранка, где-то там, далеко, живет отец ее ребенка… Ни за что на свете не хочет он снова испытать муки ада, когда-то пережитые. Джинким сделал усилие, стараясь вести себя так, будто ничего не произошло.
– Тебе плохо, Беатриче?
– Нет-нет, все хорошо, вот только… – Она остановилась, растерянно и грустно посмотрела на него.
«Она чувствует то же самое, что и я, – думал Джинким. – Жилище Хубилая на нее подействовало. На какой-то миг она покинула Тайту и оказалась в степи – увидела нас, монголов, такими, какие мы есть».
– Я словно побывала в другом мире, – тихо проговорила она.
– Знаю, – ответил он.
Больше и не надо ничего говорить, слова тут лишние. Глаза ее увлажнились… своим цветом они напоминают ему летнее небо в степи, перед наступлением сумерек. Трудно осознать, как это чужестранка, появившаяся здесь из далекой, неведомой Страны заходящего солнца, чувствует то же, что и он, – ту же тоску и боль.
Члены рода Хубилая, прямые потомки Чингисхана – навеки он остался в памяти человечества, –
