сплошные древесные завалы, увешанные белыми и серыми кружевными шторами лишайников, густые заросли колючих кустарников. Пока обойдешь или переберешься — уходит уйма времени! Часа два-три мы настырно карабкались через все эти берендеевские препятствия и ловушки, потея и выбиваясь из сил. К тому же, я стал чувствовать себя, мягко сказать, скверно. Желудок ныл какой-то тревожащей болью, резкие ощутимые спазмы возникали и в кишечнике. Подташнивало. Кажется, поднималась температура, и голова слабо кружилась. Иногда противно отрыгивалось то болотной водой, то сыроежками, то какой-то полынной горечью. Я понял: видать, грибочки те действительно оказались малосъедобными. Девчонке я ничего не говорил, было неловко признаться в своей слабости и ошибке. Но она, похоже, начинала догадываться, что со мной что-то происходит, так как порой смотрела на меня каким-то строго-взволнованным взглядом своих удивительных глаз. Как я ни крепился, пытаясь шутить и напевать что-то про вольный ветер, дело мое было дрянь. Ноги стали предательски дрожать, по всему телу пробегали какие-то противные щемящие судороги, после которых разливалась сильная слабость. Несмотря на то, что лицо мое пылало жаром, по спине резвились холодные мурашки. Я стал чаще передыхать.
— Плохо? — спросила наконец Пашка.
— Угу. Крутит маленько... — качнул я головой, поглаживая животик, бурлящий, как чайник. — Кажется, я съел что-то не то.
— Не что-то, а это твои «уральские следопыты» назад просятся! — строго произнесла девчонка. — Попробуй вызвать искусственную рвоту. Сразу же полегчает.
— О, нет! Это так противно! — отмахнулся я и, поборов очередной приступ рези, поднялся и решительно сказал. — Пошли! Нечего хныкать! Сегодня хоть умри, а гор надо достичь!
— У тебя совсем плохой вид! Ты стал какой-то... зеленый, — с тревогой произнесла Пашка.
Но я уже шел вперед, размахивая серые занавески. Правда, запала у меня хватило от силы на полчаса. Солнца видно не было, хотя небо все чаще проглядывало сквозь кроны. День выдался пасмурным. Иногда казалось, что сверху до нас долетают дождевые капли, а, может, это просто белочки озоровали... Легкий туман бродил у подножия деревьев. Наконец так скрутило, что я повис на какой-то высокой коряге, и меня вырвало. Причем два раза... Совершенно непереварившиеся грибочки плюхнулись наземь. Стало действительно легче, но зато я совершенно ослаб. Меня бил колючий озноб, и я обливался холодным потом. Отплевываясь, я присел на большой старый пень, на котором красовались скопления странных коричневато-оранжевых шариков. Одни из них были еще мягкими, а другие уже стали засыхать. Я раздавил один из шариков, и из него вытекла густая оранжевая жидкость. А из спелого, наоборот, сыпанул порошок темно-коричневого цвета.
«Интересно, съедобны ли они?» — мелькнула мысль, и от нее меня вновь всего перевернуло.
— Это волчье молоко, или гриб-слизевик, — сказала подошедшая Пятница и, положив свою ладонь мне на плечо, тихо спросила: — Как ты?
— Паш, а ты знаешь, в мире имеется, кажется, порядка семидесяти тысяч видов разных грибов! — уклонился я от ответа.
Она присела рядом. И от тепла ее тела, и от платья, пахнущего сосной и брусникой, мне стало повеселее.
— Жор, ты знаешь, мне думается, что мы уже почти пришли! — Пашка перебирала в руках какие-то травы.
— С чего ты взяла?
— Смотри, лишайники уже повсюду сменяются мхами, и я видела вон там камни! Похоже, мы приблизились к предгорью.
— М-м-м, да ты просто мисс Марпл! — сказал я, оглядываясь. — Наверно, ты права. Тогда что же мы сидим?! Пошли!
— А ты сможешь?
— Ничего, как-нибудь, потихонечку...
Мы встали. Ходок из меня был, по-прежнему, никудышный. Живот все болел и урчал, руки и ноги дрожали. Хотелось только лечь и согреться. Мы шли, взявшись за руки, и это хоть как-то еще давало мне сил.
— А ты знаешь, слизевики — они живые и даже могут передвигаться! — сообщила моя спутница.
— Да ну?! — искренне удивился я.
— Да! Они ползают, точно улитки. Их скорость — один миллиметр за десять минут.
— Ничего себе! Вот уж не знал, что грибы могут еще и бегать! Интересно, — сказал я и скорчился от боли.
