а то ужин-то мы прозевали... Ну, не скучайте, я быстро.
Однако, отойдя на два шага, монах быстро вернулся и обнял меня:
- Прости, брат Георгий!
А затем прижал к себе и Пашку.
- Прости, сестрица! - и поцеловал ее в макушку.
Мы так и не поняли, что означали эти его действия. Потом монах быстро повернулся и бодро зашагал в сторону села. Мы вернулись в храм. Пока внутри еще был свет, вновь упаковали все найденное и перенесли в притвор, сложив все одной приличной кучкой. Потом кое-как заделали нишу, вернули назад землю и положили на место оторванные доски. Все, теперь оставалось только дождаться брата Феодора, погрузить клад в машину или на подводу и отправляться в лагерь с чувством выполненного долга.
Мы вышли на свежий воздух и, отдышавшись от дурных запахов, вновь уселись под грушей. Стали грызть сухари. И я впервые пожалел о том, что отказался от обеда. Сильная усталость разливалась по телу, ноги гудели, да и в животе не больно-то были довольны скудной монастырской провизией. Время летело быстро. Брат Феодор еще не возвращался. Мы сидели плечо к плечу и как-то безучастно наблюдали за тем, как догорает закат.
- Наверное, лучше было ему сходить в лагерь и позвать «зернышек». Они мигом бы утащили все по вещичке! - усмехнулся я. - А лисичек-то мы так и не набрали...
- Людмила Степановна рассердится, так как догадается, что мы солгали ей и ушли искать клад, а не грибы... - вздохнула Пашка.
- Ничего, когда она увидит клад, уже будет не до таких мелочей! А грибы никуда не денутся, завтра соберем...
Прошел еще целый час.
- Кушать хочешь? - спросил я.
- Так, немножко.
- А я, пожалуй, побольше твоего...
Стадо уже вернулось с лугов, а в храме стало темным-темно, но брат Феодор так и не появлялся.
- Куда же он запропастился?! - недоумевал я. - Слушай, Паш, а чего это он прощения у нас просил, а?
- Наверное, это у них так принято. Вдруг взболтнул чего лишнего и ненароком обидел чем кого-то. Да мало ли что... Ты вот сердишься на то, что он скрытный и заставляет нас долго ждать. Он, видно, был уверен, что быстро не управится, вдруг мужиков тех дома не окажется, поэтому вот заранее и извинялся.
- Да, странный, странный он человек... - произнес я и нервно прошелся около храма.
Сумерки стали сгущаться. Зазвенели комары. Потянуло свежестью. Мы вернулись в притвор и уселись рядом с кладом. Насекомые сюда не залетали. Запахи, видно, были им не по нутру. Вверху шуршали и копошились голуби, уже устраивающиеся на ночевку. Через пустые окна лилась какая-то призрачная синева. В ее свете паутины под сводами храма приобретали холодно-ледяные очертания и покачивались, словно странные внеземные существа... Снаружи доносилось пение вечерних птиц, под худым полом попискивали мыши. А время все шло и шло... Мы стали всерьез волноваться, куда же пропал брат Феодор? Прасковья несколько раз звонила ему, но абонент оказывался недоступен. Что могло это все означать? Ведь за то время, когда мы проводили его из храма, он вполне мог обойти уже все дворы в Никольском и даже добрести до лагеря и вернуться обратно! Я уже начал роптать на безответственного монаха, а Прасковья защищала его, опасаясь, что брат Феодор мог случайно столкнуться с бандитами, и те причинили ему зло. Как бы то ни было на самом деле, но нам все же надо было что-то предпринимать, чтобы не остаться ночевать в этом темном, холодном помещении, пропитанном ядовитыми запахами. Пашка позвонила отцу Григорию. Тот по-прежнему оставался недоступным.
Я предложил перепрятать клад в зарослях, вернуться в лагерь и там все рассказать о случившемся, а рано утречком вернуться сюда всем вместе и забрать церковное добро. Ночью-то вряд ли уж кто сунется к Никольскому храму, а уж тем более никто ни за что не полезет в кусты, в которые и днем-то забраться очень мало желания. Прасковья была в растерянности. Она не знала, как нам лучше поступить: оставаться здесь мы больше не могли, но она все еще надеялась, что брат Феодор вот-вот вернется, и поэтому не хотела подводить его. Дав монаху еще 15 минут, я вышел из храма и отправился поискать подходящее местечко для перепрятывания
