или нет. Решилась. – Просто про него слухи глупые ходят. Что он умеет порчу наводить. Не то шаман, не то вубу... или как?
– Вуду?
Словоохотливая мамаша кивнула.
– Точно. Я-то в этом ни черта не понимаю, прости господи...
– И что? На детишек порчу наводит?
– Да не знаю я, если честно. Говорили так. Ваню вот не испортил же.
– А кто знает? – Галина изобразила квочку, обеспокоенную судьбой своего мифического чада.
– Мне подружка сказала. Если в Центр поедете, можете сами узнать. Ее тоже Галей зовут. Лапковская – ее фамилия. Вот она про сглазы все знает.
– Поеду непременно. Спасибо вам. «Попробуй-ка теперь не поедь», – заметила сама себе Галина. И, одергивая юбку, встала с низкого мягкого диванчика, на который присела во время беседы.
– Но пока я все-таки попытаюсь с директором поговорить. Мне сюда ближе. Может, все-таки как-то получится?
Узнав у сторожевого медведя, что господин Файзуллин будет в кабинете через полчаса, она вышла на крыльцо и, стоя под навесом, минуту любовалась ливнем, бушующим вокруг сухого пятачка, на котором она находилась, словно на острове, посреди океана воды.
Потом набрала на мобильнике номер капитана Яковлева.
– Володь, ты в Центре? Узнай, пожалуйста, в какой группе занимается юнец Лапковский. – Хихикнула. – Фамилия как фамилия, извращенец. И не «лобок», а «лапа». Да. И посмотри, когда у него ближайшее занятие. Я подъеду. Хочу с его родительницей поближе познакомиться.
Чего давно уже действительно не умел Стас, так это ждать. Ни теперь, будучи солидным человеком, начальником управления безопасности огромного холдинга, перед которым трепещет даже директорат. Ни раньше, когда к нему и генералы тоже обращались уважительно. Не «полковник». И, тем более, не «эй, полковник!». Исключительно «товарищ полковник», а все больше норовили по имени да отчеству. Впрочем, уже в «бурсе» он ни ждать, ни терпеть не умел. Его сокурсники порой пугались напористости и целеустремленности молодого курсанта. Все ему было надо, во всем он хотел быть первым, все хотел получить целиком и сразу.
А ведь умел когда-то...
Терпеливо, надсадно, надрывая сердце, ждать мог он в этой жизни только Соплинову Ленку – первую свою настоящую, еще школьную любовь. Высокая, немного полноватая, зато пышногрудая девчонка с ногами, похожими на пузатые бутылки, – дочка стареющей примадонны местного районного театра – отвергала мальчишеские приставания низкорослого пацана из рабочей семьи. Впрочем, она, похоже, его жалела: пытаясь приобщить к искусству и литературе, регулярно водила на мамашины спектакли и подсовывала стихи Доризо с Асадовым, от которых Станислава тошнило.
Назло ей Стасик ударился в спорт: стал постоянно висеть на турнике, чтобы подрасти, подтягиваться до изнеможения и гонять на мотоцикле. Повзрослел, возмужал, почувствовал уверенность в себе. И даже старшие пацаны не рисковали задираться к нему один на один. Но при встречах с «одухотворенной» Ленкой мгновенно становился испуганным телком, которого на веревочке можно безропотно вести на бойню. Он не то чтобы поцеловать пассию, к руке прикоснуться робел. (При этом дворовых девчат, особенно хлебнув с пацанами бормо-тушки, тискал за милую душу.)
Назначая Ленке свидания, на которые та – неизвестно из какой прихоти – всегда приходила, он ждал так, что лишняя минута, казалось, высасывала из парня душу. И опоздай коварная больше чем на полчаса, застала бы в условленном месте лишь хладный труп. Точно так же вечерами мог Стасик ждать, бродя у стен дома любимой и боготворимой, чтобы хоть на секунду увидеть ее силуэт в светящемся окне...
А окончилось все до банального просто.
В походе после девятого класса забрались они с двумя приятелями далеко от основной группы в лес, развели костерок, разложили пожрать. Здоровенный второгодник Жамнов, решив, видимо, совместить сразу несколько приятных моментов, расстегнул мотню, достал внушительное – почти уже мужское – хозяйство, начал с ним игру, да и приятелям по доброте душевной предложил: давайте, мол, присоединяйтесь. Иногда прерывался, брал той же рукой кусок краковской колбасы, откусывал, откладывал в сторонку и возвращался к прерванному. Наконец вытер руку о штаны и обратился к длинноволосому и длиннолицему Артему Иншакову, с сомнением на Жамнова поглядывающему:
– Дурак, Ишак, что не дрочишь. Кайф! Сразу вспоминаю, как Соплю в прошлом походе оттянул в палатке...
Он произнес это так просто, обыденно, не кичась, не бравируя успехом, что Стас понял: не врет. Но ни плакать он не начал, ни на Жамнова лезть с кулаками. Просто холодно в груди стало, а в голове – темно и пусто. Будто выключателем щелкнули – и свет погас.
С того дня свиданий Ленке он больше не назначал и под окнами не стоял. Она, пораженная такой переменой, даже ластиться к нему стала. Да вот только у него – как отрезало.
Боксом вот увлекся еще, подспудно желая, видно, научиться бить морды бугаям жамновым. А после школы уехал из районного центра в Ленинградскую милицейскую «вышку». Решил жизнь посвятить искоренению преступности, подлости и предательства. Только вот любое вынужденное ожидание вызывало у него теперь почти физическую боль...
– Где, блин, вас носило?!
В кабинет на шестом этаже сверкающего зеркальными стеклами московского небоскреба посетителей, кроме как по предварительной записи, обычно не пускали. Но об этой странной троице было приказано докладывать в любое время. Удивленные подчиненные переглядывались, но начальству не перечили. Поговаривали, будто это тоже бывшие менты, работавшие ранее под маской уголовников. Но маски настолько с лицами срослись, что и не отодрать уже.
Теперь коренастый мужик с обожженными руками, похожий на скромного майора в отставке, живущего на одну военную пенсию, и два громилы с бритыми черепами, в добротных костюмах, никого не вводящих, однако, в заблуждение относительно законности занятий своих хозяев, сидели у стола тише воды ниже травы. Опоздали на целый час. И если бы у «кума» в руке был пистолет, он, не задумываясь, перестрелял бы своих дружков.
– Не гони волну, начальник. – Скромно одетый мужчина улыбнулся, сверкнув безукоризненными металлокерамическими зубами, и противным скрипучим голосом пояснил: – Заняты были. Дела важные. И тебя касаются.
– Ну?!
– Плохие новости. Старые подвиги всплыли. Станислав Соколовский удивленно поднял брови:
– Не понял. Какие подвиги? Быть того не может. Все же кое-какие связи у меня остались, а? Неужели бы мне не сообщили? На измену кого-то пробило?
– Нет, начальник. Это не менты и не прокуроры.
– Да говори же, не томи!
– Ко мне Кишка подгребал. Интересовался, кто Центр вскрыл, кто старика потом замочил...
– Тю! Он бы еще спросил, не мы ли Авеля убили. Ты ему все как надо объяснил?
– Ну не совсем так, как ты предположил. Я «раскололся».
– Ты в своем уме, Старик?! Ты же уже фактически одной ногой на фазенде своей. И все загубить хочешь?
Стас посмотрел, будто бетонной плитой придавил. Но вора на понты дешевые не возьмешь.
– Спасти. Мы же не знаем ничего: кто под нас копает, сколько нарыл уже. Кишка мусорам вроде бы не стучал раньше. А теперь – вона как. Не скажи я шестерке ничего – не побежал бы он закладывать. И ничего бы мы не узнали. А он бы нас с другой стороны...
– И что теперь?
– А теперь мы с Черепами его вычислили. Косой Кишку проводил и зашухерил на измене. А Толстый прикинулся собутыльником, будто бы Кишку искал долг отдать. Ну и узнал у мужиков, к кому тот стучать бегает. Не к операм.
Черепа согласно покивали, но ртов не раскрыли. Негоже вмешиваться, когда умные люди беседу ведут.
