как отношения писателя с издателем и закончились так же. Где-то уже за год до его смерти. Дело в том, что издательство «Ультра-Культура» вдруг стало чихать, как умирающий мотор, почихало, опять пошло работать со скрипом, однако ненадолго. Финансовым фундаментом издательства служило гигантское полиграфическое предприятие из города Екатеринбурга «Уральский рабочий». Возглавлял предприятие некто Бисеров. «Ультра-Культура», прежде чем заглохнуть, выпустила следующие мои книги: «В плену у мертвецов», «Другая Россия», сборники эссе «Контрольный выстрел» и «Русское психо», также еще сборник моих избранных стихов «Стихотворения». Последними по времени, в апреле-мае 2004-го вышли сборники эссе. Далее, как я предполагаю, Бисерову накрутили хвост некие неизвестные мне силы, так как уже в том же 2004 году «Ультра-Культура» вернула мне права на издание книги «Другая Россия» (смелый курс лекций для нацболов, критика русской семьи, образования, общества и государства. В книге я впервые говорю о «русском адате»). С тех пор, несмотря на отличные продажи, мои книги в «Ультре» более не издавались и не переиздавались, за исключением книги стихотворений (выдержала три издания). От Кормильцева до меня доходили сведения о том, что Бисеров предъявил права на контроль над принимаемыми к печати рукописями. Хотя до этого момента ответственности были строго распределены: Бисеров контролирует производство и финансирование, Кормильцев осуществляет отбор рукописей и связи с авторами. В результате этих новшеств дела издательства пошли куда хуже. Из экономии «Ультра» переехала из отличного модернистского обширного офиса на Новокузнецкой улице в квартиру, переделанную в офис, на Ново-Рязанской улице, на задворках Казанского вокзала. Там я единожды встретился с Бисеровым и Кормильцевым для обсуждения финансовых проблем, возникших между нами: я считал, что они должны мне несколько тысяч долларов, они же так не считали. Встреча закончилась ничем. «Ультра-Культура» стала свертывать свою деятельность. Умерла она еще раньше Кормильцева.
Я встречал его в последний год в нескольких неожиданных местах. Так мы встретились на Зубовской площади на заседании жюри исламской премии по литературе. Он был председателем жюри, а я — его членом. В самый последний раз я видел Илью с его экспансивной женой в доме театрального продюсера Эдуарда Боякова. Бояков пригласил нас послушать старого, как кусок старого дерева, обкуренного парижского негра. Не помню, как звали негра, он хорошо пах на несколько метров от себя ароматной травой, был сед и одет в умопомрачительные яркие лохмотья. Неграм в пристрастии к такой одежде могут составить конкуренцию только цыгане. Любой седой негр похож на призрака на самом деле, а тот парижский гость Боякова был особенно похож. Я помню, что мы сидели отдельной компанией: я, моя жена Катя Волкова, Кормильцев и его жена. И над чем-то очень хохотали. Хотя хохотать было, видимо, не надо. Вскоре Кормильцев умер в Лондоне от редкой болезни (Курехин тоже умер от редкой, от саркомы сердца), Катя Волкова, упрямо зловольная, убежала в down-shifting в Гоа, сделалась отрицающей Россию женщиной-хиппи, вот и сейчас, когда я пишу эти строки, она тайно от меня сбежала в Гоа с нашими детьми. Чему же было нам тогда радоваться отдельной компанией и хохотать? Нечему.
Вспоминая его, всегда буду вспоминать его на фоне сменяющихся диапозитивов тогда свежеумершей Натальи Медведевой. Видимо, это был подсказ мне, намек от судьбы, мол, гляди, он будет следующим. А может, и не намек, а слившиеся случайности.
Православный поэт
Они буквально ворвались в мой кабинет, эти два рокера. С них обильно тек пот, длиннющие волосы Саши Непомнящего прилипли ко лбу. Блондин Коноплев испуганно таращил глаза. Они были в панике.
— Эдуард Вениаминович, вы выгнали Дугина?! Это раскол. Это ужасно. Это конец Партии… — Непомнящий даже заикался.
— Успокойтесь, Саша, — сказал я. — И вы, Роман, успокойтесь. — Сам я подумал, что уже лето, и где они были последние два месяца, раскол начался 6 апреля.
Оказалось, они были на каком-то рок-фестивале, и поэтому весть о событии достигла их с опозданием. Я не люблю истерик и истеричных людей, потому я ждал, когда они успокоятся.
— Конец всему! Вы не должны дать ему уйти! Вы должны уговорить Дугина остаться! — стонал Непомнящий.
— Да, Эдуард Вениаминович, вы должны позвонить ему, поехать и поговорить с ним! Мы готовы организовать встречу!
— Слушайте, — сказал я, — вот послушайте меня внимательно. А для этого сядьте!
У меня был, как полагается, мой канцелярский стол, а к середине его был приставлен еще один обшарпанный канцелярский стол — для приема посетителей. Они, неуклюже двигая стулья, уселись. Дышали как паровозы. С обоих лил пот, с русого, как русалка, Непомнящего и с ржаного блондина Коноплева… Тёк по лбу, по щекам. «Вот — психопаты, — подумал я с досадой, — сейчас мне придется их успокаивать».
— Инициатором разрыва был Александр Гельевич, — начал я терпеливо. — Да-да. Он заявил, что якобы нацболы украли у него двести пятьдесят рублей, часть выручки от продажи его книг, находившейся в железном ящике в большом зале. Когда я напомнил ему, что ключи от нашего помещения имеются и у электриков, и у газовщиков ЖЭКа, потому неразумно обвинять в краже нацболов, Дугин потребовал исключения из Партии четырех товарищей, они якобы грубо с ним разговаривали. Среди перечисленных был и мой личный охранник. Я сказал, что отказываюсь исключать из Партии людей на основании недоказанных подозрений, даже если исключения требует мой друг и один из основателей Партии. То есть я принял сторону активистов Партии…
— Можно их исключить, а потом принять, — сказал Непомнящий.
— Нельзя, Саша, — сказал я. — Мы исключаем только за предательство. Потом, Дугин развел тут торговлю своими книгами, в храме. Я возражал против продажи книг в штабе политической организации, потому что это создаст нездоровую атмосферу. Вот и создалась такая атмосфера.
— Вы должны с ним встретиться, — вздохнул Коноплев.
— Я уже с ним встречался, — сказал я.
— И что? — вопросил Непомнящий. Вид у него был как у молящегося Дугину фанатика. Мол, что же сказало божество?
— Я предложил ему, что я отдам пропавшие деньги и мы забудем историю. Он не захотел. Требовал исключения. Я не мог ему сделать такой подарок: принести в жертву четырех активистов. Более того, я уверен, что он разыграл всю эту историю, чтобы уйти от нас. Его «Введение в Геополитику» выдержало два издания, в немецких газетах Дугина называют аналитиком, представляющим официальную доктрину Генштаба РФ, которую он же и сформулировал. Вот так, и не больше, и не меньше. Дугина понесло. Голова закружилась, он решил, что НБП ему не только не нужна сегодня, она ему мешает. Вот он и придумал предлог, чтобы покинуть нас.
Ой, как они мне не верили! Непомнящий глядел на меня, страдальчески сморщившись. Они заливали меня своими сомнениями еще довольно долго. Пытались напугать меня своим выходом из Партии. В результате лишь добились того, что убедили меня в своей слезливой ненадежности.
Непомнящего привела в Партию Нина Силина в середине 90-х. В 2001-м Нина была арестована по одному делу со мной и показала себя стойким товарищем. Не сдала, не предала, выстояла, всегда улыбалась на процессе. Ни сегодня, ни во время процесса мы уже не связывали Нину с миром музыки. Тем не менее, факт, она некоторое время была подругой Непомнящего. Он пел песни протеста под гитару, собственного сочинения песни. Антизападная и патриотическая темы звучали в его песнях. Одна называлась красноречиво и кровожадно «Убей янки!»
Быстрые аккорды, потный лоб, Непомнящий тяжело трудился над исполнением текстов. Во многих из них, во всяком случае в тех, какие он пел, когда был с нами, главный его враг — Система, «Всемирное государство».
