телесной и духовной деградации с записи от 1 декабря 2007 года в моем дневнике.
«Еще я сегодня звонил матери. Сказал ей, что Катя беременна (второй раз, дочерью). „Какой ужас! — сказала мать. — Что вы, теперь так и будете детей строгать?!“ Вместо того, чтобы обрадоваться, мать стала говорить об аборте. „Я сделала один аборт“, — вдруг поведала она мне. При этом она тяжело дышала. „Ну вот, — сказал я, — уничтожила ребенка, а может быть, он бы остался в Харькове и сейчас приходил бы к тебе каждый день?“
Мать опять упала на прошлой неделе, наливая чай из чайника, и упала на ведро с водой. „В богадельню не хочу, — говорит, — умру там через два дня…“ О соседях по дому, старухах, сидящих у подъезда: „Они там все деревенские, сидят, обсуждают“. Поразительно, но для нее эстетика также существует. Она не хочет с деревенскими».
Последние годы я имел ужасную привычку коротко конспектировать разговоры с матерью. Литератор во мне никогда не дремал, ведь я вел записи в блокноте даже лежа под огнем пулеметов в ночь с 3 на 4 октября 1993 года у технического центра Останкино. Запись разговора от 14 декабря, речь идет о необходимости взять ей сиделку. Я хочу это сделать, настаиваю, мать противится:
«Что делать, что делать… Ну Ларка богатая (Лариса П., приходившая к ней сотрудница Красного Креста), она не будет… Что эта сиделка сделает? Пожрет один раз, пожрет другой… Ты хочешь, чтобы я ушла в богадельню?.. (Неожиданно) …Может, к антенне подключиться что за 27 гривен?.. Придет завтра Саша (сосед, молодой парень, нацбол, часто посещавший мать)…а чего придет… Так что пропадают вещи без конца. Сволочи!.. Ларка приходила, но жить мне очень тяжело, не материально. Позвоночник, а ты „сиделку, сиделку“… Нажрётся, сядет, и будем сидеть смотреть друг на друга. Поужинает и пойдет. А меня бросает…»
20 декабря 2007 года. «Звонила из Харькова Лариса, та, что ухаживает за матерью от Красного Креста. Мать совсем не встает и не ела с понедельника. Вот так, еще не хватало, чтобы мать умерла голодной смертью. Завтра стану звонить матери, уговаривать ее принять сиделку».
21 декабря. «Боюсь, чтобы не упасть. Я же не хожу вообще, и в памперсах. Вчера приходила тетя Валя, приносила мне борща. Тетя Валя не та…» Мой комментарий: «Тяжелое впечатление. Еле говорит. Опять упала. Лариса приходит к ней по понедельникам и четвергам. „Я на все согласна…“ Мать умирает, ноги отнялись, и говорит уже невнятно. Умирает. Печально это».
22 декабря. «Разговаривал с Ларисой. Выяснилось то, что и так было ясно: мать — тяжелый упорный параноик. Восстановила против себя своими обвинениями в кражах всех соседей и друзей. Вонь стоит там ужасная. Лариса приносит ей еду в понедельник и четверг. Оставляет рядом с постелью суп в банке, мясо, хлеб. „Ест она хорошо и сердце у нее хорошее“, — сказала Лариса, когда я предположил, что мать скоро умрет. „Соседи с первого этажа пришли, подняли ее, а она сказала, что они пришли и украли у нее простыни“, — сказала Лариса угрюмо».
В тот же день: «Позвонил полковнику Алехину. (Мой друг, в свое время — пресс-секретарь генерала Г. Трошева, участник второй чеченской войны.) Тот обещал найти женщину, которая будет приходить к матери хотя бы дважды в неделю, мыть ее и кормить. Это помимо Ларисы».
25 декабря, 23 часа. «Сейчас говорил с Ларисой из Харькова, той, что ходит к матери. Она водила к матери Елену Георгиевну, сиделку, которая будет смотреть за матерью. Мать потеряла разум. Сказала Елене Георгиевне: „Вот сын тут поселил людей. Они песни поют. И Лариса с ними“. Лариса: „Я боюсь с ней (с матерью моей) оставаться. Лежит, смотрит колючими глазками. Вдруг ей что-нибудь в голову придет. Еще даст по голове“».
27 декабря. «Отправил деньги Ларисе П., той, что носит матери продукты. На её адрес. Она будет платить сиделке Елене Георгиевне».
29 декабря. «„Я уже чуть руки на себя не наложила. Он включил радио, всех поднял“. (За голосом матери слышно: „На единичку, на первый канал. Сделала тише“. — „Чуть-чуть“.) Мать: „Лена вон уходит, телевизор у меня не работает“. Голос Лены (Елены Георгиевны): „Завтра приду с утра“. Мать: „А на кухне ничего нет, выключена плита?“ Из дальнейшего разговора с матерью выясняется, что якобы к ней приходил какой-то Димка, „музыку включал, принес апельсин и надгрызанный кусок торта“. Якобы сын одной из соседок. На самом деле — призрак, плод ее воображения. Никакой Димка в доме не проживает. Затем мать пожаловалась, что никто к ней не приходит. Я сказал матери, чтобы она перестала верить в то, что у неё крадут её вещи. Она бубнит свое, и приходят к ней, мол, мало, всего на два часа».
5 января 2008 года. «Я позвонил своей потерявшей разум маме. Ужас! Она сказала, что лежит голодная и не знает, когда придет сиделка. Затем оказалось, что сиделка придет все же завтра. Мать: „А что, твои ребята продают мои вещи?“ Я: „Ты что, мать, с ума сошла?“ — „Продают, продают“, — сказала мать убежденно».
12 января. «„Завтра меня отправят в лагерь. Местное начальство“. Я: „Откуда ты узнала, какой лагерь, мама?“ — „Через пол даже слышала. Отправят. Вечером они заседали. Рады стараться. Лена пришла ко мне. Лена будет готовить. Принесла мне квитанцию за телефон. Все оплачено…“ — „Плохо мне… Ни написать ничего не могу. От Нины Курышко пришла открытка (Н.К. - реальный персонаж, в начале 50-х жила с нами в коммуналке, была студенткой), просит номер телефона. Отправят твою мать туда, где Макар телят не пас“. Я: „Не выдумывай“. Мать: „Говорю то, что я слышала через пол. Я уже ничего без помощи кого-то не могу сделать. Мне нужна нянька… А Лена хорошо готовит. Поцелуй внука. И Катю. Послезавтра меня отправят“. То есть у матери идея, что ее отправят в некий лагерь для пенсионеров. Якобы она слышала некое заседание местного начальства через пол. Да! Разговаривал я с матерью десяток минут, больше не осилил. К тому же телефон хрипит и мать говорит невнятно».
Тот же день, но вечером. «Позвонил Ларисе в Харьков. От разговора с этой нормальной хохлушкой, здравомыслящей, простой, как-то хорошо мне стало. И мне было приятно с ней разговаривать, и ей со мной. Плюс я знаю ее. Она опрятная, среднего роста, хорошего сложения, симпатичное лицо, сыну 19 лет. Я как- то отдохнул, говоря с ней. Спасибо ей. Она ходит к матери два раза в неделю, а Елена ходит пять раз. Лариса говорит, что они уложатся в те деньги, что я послал, в два месяца. От матери воняет жутчайше, сказала Лариса. Ключи она держит, не дает, потому простыни ей приносят СВОИ эти две украинские женщины. Господи, я получил удовольствие от разговора с нормальной женщиной. Она реалистична, не лукавит, не рисуется, не ханжа, говорит буднично, но участливо о моей матери».
16 января 2008 года. «В 08.31 меня разбудил звонок по мобильному. Чистым голосом моя мать сообщила мне, что я должен защитить ее от соседа. Фамилии назвать она не могла. „Он ходил одно время в военном. А сейчас перевез сюда и детей. Он хочет отобрать у меня квартиру“. — „Как его зовут, мама?“ — „Не знаю“. — „В какой квартире он живет?“ Подумав, мать ответила: „Там же, где и я“. — „Хорошо, 4 сказал я, — я позвоню Ларисе“. — „Не надо Ларисе, — сказала она. — Сразу на горячую линию“. — „Хорошо“, — согласился я и отключил телефон».
19 января. «„Тут одна говорит, что ее Леной зовут, но она не Лена. Здоровье? Да ничего. Сейчас меня искупали и постригли. Маникюр будем делать… Зрение мое ж ухудшилось… Сыночек, я не хочу уходить из этой квартиры, а то я с ума сойду. (Сзади голос щирой украинки по звучанию. Новая сиделка „Лена“ подошла: „Вот твои очки“.) Сынок мой, как я рада… (длительная пауза)… Это не твой голос… это не ты…“»
Именно в те же дни, когда мать моя сошла с ума, происходила и вторая, а точнее по важности первая трагедия моей жизни: моя жена Катя Волкова отвернулась от меня. 6 января ночью произошел разрыв. А 13 января она уехала беременная Сашкой с Богданом (четырнадцать месяцев от роду) в Гоа, Индия. Эта книга о мертвых, потому ее героиней не может быть Катя Волкова, однако поскольку одновременно с естественным по сути своей умиранием моей восьмидесятишестилетней матери, совершалась и иррациональная трагедия с женой, то я думал в те дни о них вместе, о двух моих женщинах: о матери и о жене. Вот запись от 20 января: «А какой ангельский, очищенный голосок стал у моей матери! Потому что она совсем потеряла рассудок, с ней стало легко. И разговаривать тоже. Она со всем соглашается. Потеряв рассудок, она потеряла тяжесть, хрипоту. Она радуется моему звонку. Передает приветы Богдану и Кате. Она радуется тому, что ее помыли и остригли. До того, как она потеряла рассудок, она была тяжелая и
