Грязнов положил пакет на пол и раскрыл.
Небольшой лоснящейся горкой в нем лежали патроны. Боевые, настоящие.
– Стоять!!! – заорал Линьков.
В руках у него оказался пистолет, и этот пистолет был направлен прямо в голову Грязнову.
– Буду стрелять! Никому не двигаться!
Никто и так не двигался.
Линьков схватил за руку женщину и закрылся ею:
– Я убью ее! Если кто дернется, я ее убью!
Он попятился к двери, волоча женщину перед собой. Пистолет он направлял то в женщину, то в Грязнова, то в следователя, который, только теперь словно проснувшись, медленно потянулся рукой к поясу.
– Стоп! – просипел Грязнов.
– Вуа! Убейте его! – взмолился Гарипов.
– Молчать, чурка! – закричал Линьков, он был уже у самой двери.
– Игорь, не дури, – предупредил Грязнов.
– Пошел ты на хер, сука!
Линьков толкнул спиной дверь и скрылся вместе с женщиной. Оперативники ринулись за ним, а вторая понятая истошно закричала.
9
Они выбежали в коридор и чуть не налетели на захваченную женщину. Та стояла на четвереньках, ошалело вертела головой и мычала что-то.
– Куда?! Куда он побежал?!
Женщина не отвечала.
– Не стрелять! – закричал вслед оперативникам следователь.
– Помогите ей! – попросил Грязнов выглянувшую из цеха вторую понятую, а сам бросился догонять оперативников.
Люди шарахались от них как от несущегося поезда. Коридоры изгибались, приводили в тупики, на какие-то темные лестницы, в огромные холлы или в темные подвалы.
– Вы не видели Линькова? – на бегу спрашивал Грязнов.
Но встречные только пожимали плечами:
– Кого?
– Не видели.
– В фотоцехе! – наконец ответил кто-то.
– Где?!
– На первом этаже.
– Где он?! Линьков где?! – Грязнов влетел в фотостудию.
Из подсобки выглянул человек:
– Уже ушел.
– Куда?
– В группу.
– Куда?!
Человек увидел пистолет в руках Грязнова. Быстро нашел на столе бумажку:
– «Вечерний блюз».
Грязнов бросился было к двери и вдруг остановился. Подошел к столу, прочитал написанное на бумажке.
– Этот, что ли, Линьков?
– Леньков, – поправил человек, – я имею в виду актера Ленькова. Он снялся и ушел. Минуту назад.
Грязнов посмотрел на стол, заваленный фотографиями. Актер Леньков с одной из них улыбался очень обаятельно...
10
Денис вышел наружу и устало опустился на скамью, очень похожую на вокзальную. Спрятал пистолет.
Мимо пронесли окно и дверь.
Появился следователь – потный и злой. Сел рядом.
– Я здесь совсем заблудился, – обидчиво сказал он.
– Довженко говорил – тут усе криво, ничого не прямо, – усмехнулся Грязнов. – Остальные-то где?
– Бегают. А откуда у него пистолет взялся?
– Откуда? – улыбнулся Грязнов. – Там что, мало оружия?
– Думаешь, ненастоящий?
– Хорошо, что мы не успели это проверить. Я еще погуляю. Если поймают Линькова, позвоните, ладно?
– Спокойной ночи, – сказал следователь, поднимаясь.
– Ага.
Грязнов прошелся по дорожке, увидел парковку странных грузовиков. Постоял, посмотрел, двинулся дальше.
С некоторых пор он пристрастился к японской поэзии. Что-то было в ней странное, загадочное, какая-то скрытая философия. И Денис вдруг стал ловить себя на том, что иногда и сам начинает разговаривать в стиле хокку или танка. Вот и сейчас он задумчиво произнес:
– Вас Денисом зовут? – спросил голос из темноты.
Грязнов резко обернулся.
– Михаил Вакасян. Я режиссер. Не пугайтесь.
Грязнов чиркнул зажигалкой, осветил лицо режиссера, прикурил.
– Эти машины давно не ездят. А вон там раньше Венеция была, – сказал Вакасян. – Да-да, настоящая, с каналами, дворцами. Правда, фанерными. У нас даже самолеты есть. Правда, не летают.
Они пошли по дорожке, Вакасян зябко сутулился.
– В странный мир вы попали, молодой человек. Не мир, а одна видимость.
– Максимов вот рассказывает, что это его хотели убить...
– Плюньте. Он актер. Это – «письма темных людей». У них в профессии по определению – быть наивными. Он ведь вам говорил про молодых, что ему завидуют, да?
– Что-то вроде этого.
– Полузавидуют-полуненавидят-полулюбят. А вон там цех обработки пленки, – показал Вакасян на светящиеся окна. – Завтра будет готов материал. Посмотрите?
– Ну да! – встрепенулся Грязнов. – Вы же снимали.
– Увы, смерть-то мы как раз и не снимали. Снимали имитацию. Притворство одно снимали.
– А вы... не любите свою работу, – полуутвердительно спросил Грязнов.
– А вы?
– Я первый спросил, – улыбнулся Грязнов.
– Нет, я ее люблю, – спокойно сказал Вакасян. – Если бы не работа, я бы помер давно. Да и не жил бы никогда. Вот ведь странность – все здесь полужизнь-полусмерть, а...
– А Кирилл?
Вакасян даже остановился:
– Не понимаю! Этого не понимаю. Я уже сорок лет на студии. Смешные, странные, сумасшедшие люди, но чтоб убить...
– Никто?
– Никто.
– Совсем-совсем никто?
– Совсем.
