– Интересный, – сказал Плотников после паузы, в течение которой обозревал портреты классиков отечественного киноискусства, в изобилии развешенные по стенам кабинета.
– Что вы вкладываете в это слово?
– Когда я начинал свою кинокарьеру, считалось, что стать режиссером настолько сложно, что лучше вообще за это не браться. У меня уже тогда было подозрение, что так специально говорят те, кто обладает властью в кинематографе, исключительно с целью эту власть удержать. Но развитие новых технологий – Интернета, телевидения – само разрешило этот спор. Режиссером может теперь быть обезьяна средних способностей.
Возникла неловкая пауза.
– Это... вы... о Мэдисоне? – наконец спросил
Турецкий.
Черт возьми, надо же было как-то разобраться в иерархии этих гениев!
– Что вы, Мэдисон – всемирно признанная величина, – с едва уловимой иронией сказал Плотников.
– Вы много с ним общались за время его визита в Москву?
– Я видел его только однажды, здесь, в институте. Был вечер, на котором он выступал, а потом небольшое застолье... – Плотников разглядывал свои ногти. – Мы оба довольно занятые люди... Впрочем, он проводил потом кастинг для своей картины. Этого захватывающего мероприятия я, правда, не видел, но вот мои студенты наобщались с ним от души. Поговорите с ними.
– Непременно. Сколько человек он отобрал из ваших студентов? Назовите фамилии, пожалуйста.
Плотников в ответ только засмеялся.
– Что, ни одного?!
– Вот именно.
– А зачем же тогда кастинг?
– Когда найдете его, обязательно спросите. А когда он ответит, дайте знать, что именно. Мне и самому чрезвычайно интересно.
Турецкий пожал режиссеру руку и вышел в коридор. Хлопнул себя по лбу и вернулся.
– Что-нибудь еще? – удивился Плотников, глядя на неловко застывшего в дверях следователя: из солидного чиновника тот вдруг превратился в... В кого же?
– Жена меня убьет, – сознался Александр Борисович. – Автограф, если можно...
– С удовольствием, – серьезно сказал Плотников, задумался на мгновение, снял с полки ди-ви-ди с фильмом «Камнепад» и подписал.
От Плотникова Турецкий отправился прямиком на кафедру киноведения. Там было заперто. Рядом, правда, помещался деканат сценарно-киноведчес-кого факультета. Дородная секретарша Зоя Федоровна сообщила, что по интересующему Турецкого вопросу нет нужды теребить заслуженных деятелей культуры. Есть студенты, которых вполне можно напрячь.
– А они это самое... – засомневался Турецкий, – в смысле, копенгаген?
– Еще как, – уверенно ответила секретарша. – Рекомендую – вот!
Она кивнула в сторону. Тут только Турецкий заметил двух студиозусов, сидевших прямо на полу у огромного шкафа с журналами и о чем-то тихо споривших.
– Демократично у вас, – пробормотал Александр Борисович.
– Да уж, – сказала она со странной смесью гордости и осуждения.
Худенький и совсем юный мальчик был киноведом, а толстяк лет двадцати пяти – из режиссерской мастерской Плотникова, его звали Вениамин. Он метнул на секретаршу тяжелый взгляд, но покорился. Впрочем, узнав суть вопроса, Вениамин просиял.
– Нет ничего проще, – сказал он. – Конечно,
Мэдисон – русский по происхождению. Но в России прежде никогда не был. А вот предки его отсюда. Он же Медовников!
– Это я уже знаю, – прервал Турецкий. – Откуда именно его предки, можете подсказать?
– С Дальнего Востока, – сказал толстяк. – Не то из Хабаровска, не то из Уссурийска.
– Ниоткуда, – вмешался вдруг второй студент, Костя. – Его отец был американец.
– Костя, не пори чушь, – возразил Вениамин. – Он русский.
– Сам не пори.
– Скажешь, он не Медовников?
– Медовников. Но только это фамилия отчима, а не отца.
– Чего?!
– Что слышал, Веня. Может, снова поспорим? – ехидно предложил Костя и протянул руку.
Видимо, у этого вопроса была какая-то подоплека, потому что толстяк, несмотря на всю свою уверенность и запальчивость, заключать пари не спешил и смотрел на приятеля с подозрением. Про Турецкого спорщики забыли напрочь.
Александр Борисович вздохнул и достал корочку Генеральной прокуратуры.
– Ну вот что, господа студенты, запишите мне свои телефоны и давайте побеседуем в удобное для всех время.
– Зачем это? – слегка побледнел толстяк Веня. Секретарша злорадно хихикнула.
– А поговорим за искусство, молодые люди.
– Так чего тянуть? – сказал Костя. – Давайте прямо сейчас.
– Сейчас мне нужно найти Буцаева. Кстати, не знаете, где он может быть?
– В столовой, – сказал Веня.
– В спортзале, – возразил Костя. Видимо, они спорили по любому поводу.
– А где спортзал и столовая?
– На первом этаже, – ответили они синхронно. – А мы... можем быть свободны?
– Вечером заеду к вам в общежитие, – грозно посулил Турецкий.
БУЦАЕВ
Каскадер Буцаев был приземистым, коренастым парнем в довольно убогой одежде. Впрочем, возможно, это была рабочая амуниция. Турецкий разыскал его в спортивном зале – прав оказался Костя.
Буцаев дрался с тремя противниками-студентами. Это был учебный бой. Ударов никто не наносил: студенты – потому что он не давал им такой возможности, Буцаев – чтобы не покалечить. Турецкий засмотрелся: было в этом что-то неправдоподобно оперное, но зрелище, нельзя не признать, завораживало. Забавно было, что все происходило под громкую музыку какой-то попсовой песенки из «Фабрики звезд».
Буцаев уложил всех троих на маты, поймал на себе взгляд Турецкого и сразу подошел к нему.
– Меня Коломиец предупредил, что вы приедете.
На первый взгляд Турецкий дал ему лет двадцать шесть – двадцать восемь, но в ходе общения менял это мнение, постепенно прибавляя по три-четыре года, пока не остановился в районе сорока пяти.
Из-за громкой музыки говорить было трудно, и Турецкий показал на уши: нельзя ли, мол, приглушить? Приглушили.
– Когда я был моложе, – сказал Буцаев, – то любил более сложную, так сказать, серьезную музыку. Но чем больше я погружался в кинематографическую работу, тем больше скатывался к низким жанрам.
– Почему же это?
– Дело в том, что как раз вот такие простенькие, стопроцентно попсовые мелодии чаще всего служат источником грубого вдохновения. Очень трудно вдохновиться сложной, утонченной музыкой. Когда я работаю, я слушаю попсу. А настоящая музыка требует совсем другого состояния. Вот и студентов так же учу.
– Понятно. Расскажите, как вам работалось с Мэдисоном.
– Непросто.
– Почему?
– Потому что главный его принцип – никаких звезд.
– А вы, значит, считаете себя звездой?
Это было любопытно, до сих пор Турецкий не
