«Краснов Иван Иванович, 1945 г. р. – полковник, заместитель по политической части института. В 1980 г. уволен по сокращению кадров. В 1980 г. принят на работу в должности начальника клуба с сохранением должностного оклада. В 2002 г. уволен по достижении пенсионного возраста».
«Чернов Исакий Исаевич, 1946 г. р. – полковник, секретарь парткома. В 1980 г. уволен по сокращению кадров. В 1980 г. принят на работу в должности секретаря парткома с сохранением должностного оклада. В 1991-м в связи с прекращением деятельности КПСС переведен на должность заместителя генерального директора по воспитательной работе. В 2002-м уволен по достижении пенсионного возраста».
Остальные интереса не вызвали. Разве вот этого следует проработать: «Кормушкин Сергей Степанович, мнс, снс, начальник лаборатории, зам начальника отдела. Кандидат технических наук, изобретения, научные труды, награды. Допуск к материалам „особой важности“. Уволен в 2003 г. по собственному желанию». В заявлении ни тени обиды, но и причин, побудивших успешного с виду ученого, которому загранпаспорт светит не раньше чем через пятнадцать лет, пойти на этот поступок. Хотя сейчас и на Родине мозги могут неплохо устроиться. Надо проверить.
– Танечка, прервитесь на секундочку, – попросил Александр. – Что вы можете сказать о Кормушкине? Где он сейчас?
– В Штатах.
– Как? Ведь режим секретности еще никто не отменял.
– Поехал к родственникам в Тбилиси. Сел на самолет и улетел в Лос-Анджелес, – объяснила простую схему Татьяна.
– А Чернов, Краснов?
– Были такие два старичка. Они всегда вместе ходили. Над ними любили поиздеваться. Однажды на Новый год в юмористической газете их изобразили с одним туловищем и о двух головах! Хотя, говорят, в старые времена обладали очень большой властью. Их держали скорей из жалости, чем за какие-то заслуги. Там есть адреса.
Курбатов решил навестить сначала секретаря парткома, проживавшего в соседнем доме, впрочем, как и бывший замполит. Но секретарь жил на третьем этаже, а замполит на шестом.
Курбатов любил мысленно рисовать обстановку по характеристике хозяина. Иногда совпадения получались даже в мелочах. Это волновало. Если не получалось, то забывал через секунду.
Вот и сейчас представил почему-то кабинет, увешанный портретами вождей, картинами полководцев, красными знаменами, которые на майские и ноябрьские митинги снимаются со стен и разукрашивают в праздничные цвета серые колонны несчастных людей, у которых отняли страну, идеалы, сбережения и веру в источники существования. Как, в принципе, была бы страшна эта толпа, если бы она просто молча шла, не расцвеченная флагами и счастливыми физиономиями различного рода предводителей.
Открывший дверь пожилой мужчина был слишком гладкокож для своих лет.
– Чернов Иван Иванович?
– Да, – с готовностью ответил пенсионер.
– Добрый день. Вы в курсе того, что случилось с академиком Жбановским?
– Да, конечно.
– Я следователь Генеральной прокуратуры Курбатов. Разрешите задать несколько вопросов?
– Да, конечно.
– Вам по долгу службы ведь приходилось разбирать жалобы, анонимки и прочее?
– Да, конечно. Следили за моральным обликом коммунистов, и такого безобразия не было.
– Вот в отношении Марка Борисовича бывали, говорят, сигналы? – спросил Курбатов.
– Кто говорит?
– А вы кого-то боитесь?
– Нет, конечно, – ответил любимым словом пенсионер. – Просто любопытно.
– Профессор Чабанов, – объяснил свою осведомленность Курбатов.
– Тогда понятно, – успокоился бывший партработник. – Ну, вообще-то Жбановский как руководитель был достаточно жесткий, недовольные были. Но открытых выступлений не случалось. А анонимки была директива ЦК КПСС не рассматривать, а проводить тайную проверку фактов и выявлять личности анонимов.
– Проводили?
– Да, конечно.
– Выявили?
– Нет, конечно. Письма были отпечатаны на машинке не нашего учреждения. Отправлены из разных почтовых отделений. Содержали практически одну и ту же информацию. Как правило, грязный поклеп и небольшой факт неподобающего поведения. Мы пришли к выводу, что автор один.
– Мы – это кто? – попросил уточнить Курбатов.
– О них, кроме меня, знал только замполит, – ответил Чернов.
– Они сохранились?
– Уничтожены, – произнес бывший секретарь парткома.
– Ну а какая часть повторялась чаще всего?
– Гадость насчет психического здоровья Жбанов–ского, пошатнувшегося после того, как ему не дали генеральских погон.
– А насколько это соответствовало истине?
– Генералом он действительно должен был стать, но не стал, а вот остальное полнейший бред.
– А что скажете насчет Виталия Игоревича Чабанова?
– Знаете, в науку мы старались не лезть. Нас больше занимали человеческие качества. Он проявил высочайшие моральные устои. Семьянин. Никогда не был замечен в аморальном поведении. Он вообще от женщин шарахался. Партийные взносы платил всегда первым.
– Ну, спасибо. До свиданья, – поблагодарил Курбатов.
Затем заодно посетил и второго. Задал ему те же вопросы. Получил почти те же ответы. «Этот человек совершенно не умеет говорить. Уму непостижимо, как он мог сделать карьеру замполита. Впрочем, бывший президент и бывший премьер, не умея разговаривать, вон какие карьеры сделали! – задумался Курбатов. – Странно, помню только голоса и интонации, а вот что они говорили? Ни одной мысли, ни одной фразы, ну разве та, избитая, которую уже тогда произносить было пошло, насчет „получилось, как всегда“.
Какой-то слишком положительный Чабанов получался. А Александру он совсем не нравился. Обычно такие правильные несчастны в браке по причине своего занудства. Желая проверить предположение, покидая жилище бывшего замполита, Курбатов произнес:
– Красивая, наверное, у него жена?
– Ничего не могу сказать. Ее никогда никто не видел.
Дверь захлопнулась. А вот это интересно. Никто и никогда – слишком интригующе. В Курбатове проснулся охотничий азарт. Он понял, что эту ночь проведет на свежем воздухе, и отправился к месту жительства Чабанова.
Пыхтя, обошел дом, в котором обитал профессор Чабанов. Вычислил его окна и, припарковав свою «Таврию», устроился, вооружившись серьезной японской оптикой. Единственным неудобством была невозможность вздремнуть. Часа через два появился объект наблюдения. В одной руке Чабанов нес «дипломат», в другой – прозрачный пакет с четырьмя-пятью килограммами зрелых бананов. Курбатов даже присвистнул от неожиданности. Он не представлял, что можно съесть больше двух штук. Ну, допустим, на спор килограмм.
Шторы не раздвигались. Стемнело. Включился свет. Разобрать, что происходит, не было никакой возможности. Александр начал позевывать. Еще мгновение – его сморил бы здоровый сон человека с чистой совестью.
Вдруг штора отодвинулась. К окну подошел обнаженный до пояса профессор и уставился вдаль. Курбатов, пытаясь заглянуть в глубь комнаты, начал перестраивать фокус. Неожиданно волосатая обезьянья рука легла на плечо Чабанова и, резко дернув, заволокла в глубь комнаты. Наблюдатель не успел определить породу примата, но сомнений в гигантской силе не оставалось.
Наутро Курбатов заскочил в управление. Турецкий беседовал с Рюриком. Александр, воспользовавшись тем, что собеседники смолкли, с ходу задал вопрос:
