взаимовыгодному решению. Уверяю вас, умею! – это прозвучало совсем уже грозно, даже с вызовом.
– Так я не пойму, – гнул свое мэр, – вы кто? Бессребреник? Патриот? Диктатор там, где речь заходит о миллиардных гонорарах? Где корни вашей настойчивости, мало напоминающей благотворительность?
– А знаете, Виталий Семенович, я ведь вам врать не стану. Никакой я не патриот. И уж тем более не благодетель. Просто у вас тут, на северной стороне, моя матушка проживает. Старушка. Свой домик, уезжать не хочет, как ни зову. А у вас морозы лютые, особенно когда бора свистит, я знаю, приходилось... И мать сидит и плачет, света нет по три дня. Доколе ж, уважаемый?! Кур в дом тащит, чтоб не замерзли. Ну, что мне делать прикажете?
– Вы даже не представляете, уважаемый Григорий Алексеевич, как я вас понимаю. Да, просто ужасно. Особенно этот проклятый норд-ост... Ну что ж, подумаем. Я ведь не один вопрос решаю. У нас демократия!
– Э-э, бросьте! – отмахнулся Переверзин. – Какая, к черту, демократия?
– Не-ет, это вы у себя на фирме можете командовать в подобном тоне, а у нас не рекомендуется. Сразу – в газету! Да такое разнесут, свет немил окажется!
– Ну, еще не разнесли, но могут, очень даже могут, только в несколько ином ключе!.. Я знаю, что вашей деятельностью здесь многие недовольны. Особенно среди ваших «национальных» соседей, которым вы частенько перекрываете кислород. И не надо думать, что это будет длиться вечно: вы – руководить городом, сочетая свое «руководство» с активной предпринимательской деятельностью, через родственников, разумеется, а они – молчать и подчиняться вашим нелепым постановлениям. Не перебивайте меня! Я не привык к этому!
– Я тоже, – спокойно сказал мэр, хотя внутри у него все, казалось, кипело, но он большим усилием воли сумел сдержать себя, подавить вспыхнувший гнев: сила была сейчас не на его стороне. Четверо «отморозков» в приемной – не просто охрана.
И спокойствие мэра подействовало-таки на Переверзина. Он оборвал свои угрозы и закончил почти мирным тоном:
– Ну хорошо, хорошо, уговорили, я все равно пробуду здесь еще пару дней... И если нужна поддержка сверху, вы только скажите, – он деланно засмеялся. – Это для нас не вопрос. А вот недовольство населения, у которого мэр украл... – это ж придумать! – мясо, вот это серьезно. Это очень серьезно! – кажется, он снова переходил к угрозам, но уже улыбаясь при этом. – Так ведь и до трагедии недалеко. Найдется какой-нибудь обиженный, псих ненормальный, как говорит моя дочь, да и отомстит мэру за своих размороженных кур и уток, а потом будут наши доблестные правоохранители годами искать нити политического заговора... Только кому от этого легче, не так ли? Или вы мечтаете о пышных похоронах? – Лицо Переверзина снова стало жестким, будто каменным. Или скорее бронзовым, как на старинных медальонах. – Так за этим, как говорится, дело не станет. – И глаза его превратились в две льдинки. – Это шутки у меня такие, Виталий Семенович, – серьезно заметил Переверзин.
Ну что ж, он показал себя, свои цели и пути их достижения определил, а теперь пусть этот растяпа, размазня-мэр, ворочается всю ночь. Бессонница – на пользу...
– Надеюсь, до скорого! – Переверзин взметнул рукой, резко вскочил, повернулся и, не прощаясь, быстро вышел из кабинета, не закрыв за собой дверь. Ну, фюрер да и только... ты посмотри, что делается на Руси...
«Нет, этот не остановится... А что, если он и в самом деле так силен?.. Или играет?.. – размышлял мэр, глядя на открытую дверь, которую никто там, в приемной, и закрывать не собирался, и войти вроде бы тоже не желал. – Неужто страшней этого кота действительно зверя нет?.. Мышиная какая-то психология. Быстренько утащить и спрятаться... Видно, самому встать придется, – во всех смыслах...»
И Виталий Семенович Смородин принял решение, которое в настоящий момент посчитал наиболее целесообразным, хотя и, возможно, таящим неизвестные пока неприятности для него. Особенно теперь, в преддверии приближающейся выборной гонки. Он сам прошел и закрыл дверь, ни слова не сказав секретарше, а вернувшись к столу, взялся за телефонную трубку и открыл свой собственный телефонный справочник на букве «П» – прокуратура...
Глава четвертая
ДНЕВНЫЕ ЗАБОТЫ
Валентина Денисовна была в расстроенных чувствах, если так возможно выразить ее почти скорбное душевное состояние. Что с того, что любимый племянник – большая шишка в столице? Была, кстати...
Частный предприниматель Ермакова, имевшая доходный бизнес, – она всегда делала ударение на «е», полагая, что так звучит «иностраннее», ибо все равно слово не русское, а черт-те какое – чужое. Но дело есть дело, и за ним следовало следить. А как тут уследишь, если, с одной стороны, – сердце больное, а с другой – бардак с электричеством, от которого и здоровое сердце не выдержит?..
С этими гнетущими мыслями она ходила вчера на общегородской митинг протеста, организованный партиями, которые собирались выдвигать своих кандидатов на «мэрский пост». Хоть и звучало это выражение некрасиво и грубо, так и слышалось слово «мерзкий», борьба за него шла в городе нешуточная. И кризис с электричеством оказался прямо-таки на руку оппозиционным партиям. Вместе со всеми «протестующими», хотя толку от своих «протестов» никто и не ожидал, Валентина Денисовна громким и тонким голосом выкрикивала лозунг, которому, шныряя в толпе, учили женщин какие-то неизвестные личности, шустрые и нахальные. Но сами лозунги нравились, особенно этот: «Мэр, отдай наше мясо!», «Мэр! Ты обокрал нас!». Выкрикивали и смеялись, хотя, по правде, ничего веселого для своих кошельков не наблюдали. Пробежал слушок, что кто-то приплатил организаторам стихийного митинга протеста, ну, как обычно это делается, привыкли все давно, но всякий раз думают, что сегодня обязательно будет не так, как обычно...
Словом, повеселились. Обратили внимание, как к мэрии подкатили «важные» автомобили и выскочил неизвестный, – говорили, он какой-то серьезный в правительстве, там, в Москве, а не здесь, в Новороссийске, представитель и обязательно разберется в энергокризисе. Будто бы он даже специально для этой цели и прибыл сюда, сам Путин якобы его прислал. Но мало кто верил и в эти сказки. Да и правительств этих развелось, – что ни город, то свое правительство. Скоро уже в станицах начнут расширять власти. И пойдут министры «золотарных» дел! Вот тогда уж натурально, как в поговорке, придется гасить свет. Батьки-атамана на них на всех не хватает!..
Покричали и разошлись. А нынче с утра отправилась Валентина Денисовна в свою «Усладу», да еще больше расстроилась. Убытки, несмотря на все ухищрения – продажу по резко сниженным ценам, при которых все же успели избавиться от размороженных птицы и мяса и ничего выбрасывать не пришлось, – были велики. И вот теперь она возвращалась домой в скверном настроении. И зла сорвать не на ком, не на своих же!
Невесело размышляя о том, что в связи с намечающимися переменами в жизни, может, уже приспело время переложить ей свою ношу на плечи мужика, она увидела любопытную картину.
Из большого магазина женской одежды, который теперь именовался, как и вся эта распроклятая жизнь, чужеземным словом «бутик», неизвестно что обозначавшим, вышли две девушки. Обеих Валентина хорошо знала. Одна была Олеся, соседская девчонка, за последнее время быстро как-то вытянувшаяся и похорошевшая, модная такая блондиночка, дочка Анны Александровны, по-соседски – Нюры. А вторая – ее давняя подружка Наташа, милая, худенькая девчонка с рыжими кудрями. Ну конечно, из двух подружек одна должна разительно отличаться в лучшую сторону. Закон жизни, вздохнула Валентина, вспомнившая, что и сама когда-то, будучи уже замужем, бегала в неказистых подружках у той же Нюрки... Это Сашка с Сережей уверяют, что она была красавицей, сама Валентина так не считала – обычная девушка, каких миллионы...
Она машинально догнала девушек, услышала обрывок разговора. Олеська говорила довольно громко, будто желала привлечь внимание посторонних, знакомая манера...
Между прочим, Олеська тащила в обеих руках три здоровенных пакета, а у Наташеньки был всего один, да и тот больше похожий на выходную женскую сумочку, куда вмещались разве что пудра, маленький пузырек духов, носовой платочек да еще тушь для ресниц, как вспоминала себя в этом возрасте Валентина.
А разговор-то был любопытный.
