газеты или журналы. Стянув с головы Софи мешок, миссис Тэннер бросила его на пол.
— Ты не слишком сильно ударился, — сказала она, — просто больно, вот и все. Видишь? Я могу вести себя вежливо, когда захочу.
Пол точно знал, что ему хочется сказать, даже видел слова яркими буквами на мысленном экране, но получилось у него:
— Я тебя люблю.
Матушка мистера Тэннера снова усмехнулась:
— Ты даже представить себе не можешь, как чудесно это звучит. Повтори, пожалуйста.
— Я тебя люблю.
— Да, — согласилась она, — любишь, ведь правда? И поделом тебе. Мы могли бы все устроить просто и мило, но тебе обязательно надо артачиться. Мужчины, — презрительно бросила она и добавила: — Люди.
Пол знал, что хочет рассердиться, но не мог. Это все равно что хотеть стать шести футов ростом или Папой Римским: он более или менее мог себе представить, что почувствует, но нет на свете никакого способа, как этого достичь. Теперь придется любить матушку мистера Тэннера. Это неизбежно. Он не столько влюблялся, сколько погружался, медленно и неодолимо, точно человек, тонущий в заварном креме. Он знал, что, как только белые волны сомкнутся у него над головой, и тягучая масса заберется ему в рот и в легкие, он будет счастлив, до конца дней счастлив, так же исступленно счастлив, как оскароносный Эшфорд Клент. Остаток жизни превратится в сплошной знойный полдень, и он будет купаться в лучах матушки мистера Тэннера, его звезды, его солнца. Верно, можно предположить, что впереди его ждут какие-то неприятности, но пока есть лунный свет, смех, романтика и любовь...
'Нет, — попытался заорать он, — не выйдет, черт побери!' (Крем дошел ему почти до носа.) Такое не может случиться с ним, потому что... ну, он же Пол Карпентер, лемминг, который ходит сам по себе и который по горло сыт катастрофически провалившимися романами. Но он знал, что если перестанет барахтаться, расслабится, хотя бы на мгновение потеряет бдительность, счастье нахлынет и захлестнет его с головой, а тогда не будет больше одиночества, сомнений в себе, горестей, отныне и навсегда все будет замечательно, потому что Любовь — самая прекрасная штука в мире, ведь это она заставляет вращаться Землю (впрочем, сходного эффекта можно добиться, выпив очень быстро целый стакан виски), Любовь — это все, что тебе нужно.
— Да господи боже, — говорила тем временем матушка мистера Тэннера. — И вообще, смотри на меня, пока в меня влюбляешься. Какой же ты жалкий.
— Отвали, — промямлил Пол и добавил: — Дорогая. Она барабанила пальцами по столу.
— Ты не можешь с этим бороться, — сказала она. — Положение безвыходное. В конце концов ты ведь всегда этого хотел, да?
— Да, — негромко ответил Пол. — Но больше не хочу. Матушка мистера Тэннера нахмурилась. Как чудесно она хмурится: как выразительно, как страстно!
— Да проснись же! — велела она. — Признай, что эта костлявая корова тебе на самом деле никогда не нравилась. Давай же, это ведь правда, так?
— Нет. Да. Нет.
— Отлично. — Матушка мистера Тэннера сложила руки на груди. — Ладно, тогда скажи мне, что тебе в ней нравится. Сияющая красота? Я кальмаров видела куда более сексуальных. Приятный человек? Полна искрометного веселья и остроумия? Нежная, сочувствующая душа? Или что? С ней все время чертовски трудно: она унылая, мрачная и эгоистичная, вечно в дурном настроении, то и дело говорит гадости, а еще у нее полно неприятных привычек. Фригидная, как белый медведь.
— Нет, — прервал ее Пол. — Ты ошибаешься. Она... — И остановился. Он не мог вспомнить, какая она.
— Что ты сказал? Наверное, и впрямь нечто особенное, раз ты даже вспомнить не можешь.
— Могу, — всхлипнул Пол, — просто...
— Ну, тогда ладно, — сказала матушка мистера Тэннера, улыбаясь поистине прекрасной улыбкой, — как ее зовут?
Пол недоуменно нахмурился: — Что?
— Ты же слышал. Как ее зовут?
Пол не мог вспомнить. Он сжал голову руками, ему хотелось заплакать, но он не мог, потому что он был восхитительно, почти чудесно, блаженно счастлив.
— Пожалуйста, — прошептал он. — Не надо.
— Слишком поздно, — ответила матушка мистера Тэннера, — даже если бы я хотела, а я не хочу. Надо отдать тебе должное, сопротивлялся ты неплохо. Но все кончено, я победила, поэтому перестань меня раздражать и пойди обними меня, пока я рожу тебе не расквасила.
Без толку. Да и смысла, наверное, тоже нет никакого. Даже если он сумеет вырваться, выплюнуть весь крем и выбраться из болота, она (девушка, которую он любит, худая девушка, чье имя он забыл) никогда не будет принадлежать ему, ведь она отдала свои сердце, разум и тело шоумену-горшечнику по имени Шаз, который живет в автобусе на окраине Экстера, или это был Эппинг-форест? Нет смысла...
— Ладно, — простонал он. — Только не здесь, хорошо? Не в чертовом поезде, где столько народу...
Матушка мистера Тэннера показала ему язык — зеленый и чешуйчатый.
— Ханжа, — сказала она. — Я не собираюсь ждать, пока мы вернемся в офис. Как насчет багажного вагона?
— У меня есть идея получше, — пробормотал Пол. — Та штука. Переносная дверь. У меня в кармане. Можем отправиться, куда пожелаем.
— Ага. — Снова ухмылка. — Теперь ты дело говоришь. Как насчет пляжа на Мартинике? Нет ничего лучше мягкого песка под поясницей, я всегда говорю. Или...
— Куда хочешь, — буркнул Пол, доставая из кармана картонный тубус. — Коридор? — взмолился он.
— Веди, любовничек, — сказала матушка мистера Тэннера. Он нетвердо поднялся на ноги, спотыкаясь, выбрался в коридор, где была перегородка — достаточно большая, чтобы там уместилась переносная дверь.
— Нужно чем-нибудь ее заклинить, — выдохнул он.
— Как насчет моей сумочки?
— Отлично. — Развернув дверь, он разгладил ее по перегородке. — После тебя.
— Ага, я пройду, а ты ее за мной захлопнешь? Я что, с пальмы свалилась?
— Да. Нет. Тогда я пойду первым.
Он открыл дверь и, когда его правая нога зависла над порогом, изо всех сил закричал 'В ПРОШЛОЕ!' и рванулся вперед.
Где бы он ни оказался, темно там было, как в мешке. Где-то за спиной у него матушка мистера Тэннера взревела 'Вот гад!', ну и что с того? Он мысленно скривился и подумал: 'Ик'. Впрочем, и это не страшно. Теперь ему много лучше.
Пол поглядел туда, где полагалось быть наручным часам, но, разумеется, в темноте ничего не увидел. Не важно, теперь он уже знал, что это все равно не поможет: время за дверью было субъективным или что-то вроде того. В счет шло только то, что он забрался в прошлое настолько далеко, что ему уже никогда не выпить чай с подмешанным туда треклятым зельем. Жив, здоров и в безопасности — во всяком случае, пока.
Расправив плечи, он прислушался. Где-то недалеко бухали тяжелые неуклюжие шаги, и голос матушки мистера Тэннера ('Только попадись мне, я тебе легкие, черт побери, вырву!'). Перед мысленным взором замаячила ее боевая гоблинская трансформация, и он понял, что это не пустая угроза. Пора бежать, решил Пол.
И побежал.
Бежать в кромешной темноте — не самое разумное дело. Не одолел он и десяти шагов, как его нос соприкоснулся с чем-то невидимым, но крайне твердым. Он упал и, свернувшись калачиком, остался лежать
