Он завернул ее в свою толстую куртку, которая, к счастью, была чуть посуше ее собственной: по пути к берегу мужчины попали под сильный дождь и, не останавливаясь, повернули назад, на поиски пропавшей троицы.
— Ты сильно простудилась, дорогая? — спросил он, прижимая ее к себе.
— Совсем немного, но, по‑моему, у меня жар, — прохрипела она так тихо, что он едва ее расслышал.
— Твоя мать обо всем позаботится, как только мы доставим тебя домой.
— Знаю, — вздохнула она. — Но кто будет ухаживать за Линкольном, если он тоже заболеет? У него здесь никого нет, кроме меня.
— Придется мне, — неохотно выдавил Локлан.
— Обещаешь?
От Локлана не ускользнуло, что, даже захворав, она больше заботится о человеке, которого любит, чем о себе. Как жаль, что он не может доверять Линкольну и дать дочери все, что она хочет. Раньше он ни в чем ей не отказывал. Нужно отдать ей должное: Мелисса никогда не просила о том, что могло бы подвергнуть ее жизнь опасности.
Глава 46
В этот день больше половины братьев Макферсон подхватили насморк. К следующему дню половина обитателей Крегоры непрерывно сморкалась и кашляла. К счастью, болезнь оказалась нетяжелой, хотя и очень прилипчивой. Обычное недомогание и хворь, высокая температура, общая хандра, но стоило больному чихнуть на выздоравливающего, как все начиналось сначала.
Хуже всех пришлось Мелиссе. Она горела в жару, и Кимберли даже велела ей провести несколько дней в постели. Сама она подхватила простуду от дочери, и кончилось тем, что тоже слегла, Локлану приходилось вовремя давать обеим лекарство и следить, чтобы они не вскакивали: задача нелегкая, особенно если дело касалось его жены.
Сам он пребывал в добром здравии. К счастью, Линкольн хотя и неважно себя чувствовал, но держался на ногах, так что Локлану не пришлось исполнять данное Мелиссе обещание и играть роль сиделки. Вскоре он совсем оправился, и вышло так, что два дня спустя им пришлось ужинать вдвоем. Остальные не нашли в себе сил спуститься вниз. Линкольн едва не удрал с порога, увидев, что, кроме него, и Локлана, в комнате никого нет. Заметив его колебания, хозяин заверил:
— Не беспокойся. Мы можем обсуждать все, что пожелаешь, или вообще не разговаривать. Я слишком люблю свое брюхо, чтобы тревожить его бессмысленными перепалками за едой.
Линкольн кивнул и сел рядом.
— Думаю, в отсутствие ваших родственников, цепляющихся к каждому моему слову и сыплющих оскорблениями, нам вполне можно поговорить на самые общие темы.
— Ты ведь знаешь, что понравился мне при первой встрече, — хмыкнул Локлан, — и если бы не обстоятельства, я никогда не возражал бы против твоей женитьбы на Мелли.
— Знаю. Как Мелисса?
Локлан рассмеялся бы, поскольку слышал этот вопрос каждый раз при встрече с Линкольном, если бы не понимал, что тому не до шуток. И разве Мелисса не приставала с тем же самым, когда отец входил к ней в комнату? Очевидно, эти двое думают только друг о друге!
— Лихорадка еще держится, иначе она уже встала бы. Думаю, к завтрашнему дню все пройдет.
— А если нет? Могу я с ней увидеться?
— Да, если не зайдешь дальше порога, — кивнул Локлан и заверил Линкольна:
— Я всего лишь пытаюсь уберечь тебя от заразы, ничего больше.
— Понятно.
— Вот и хорошо. А теперь расскажи о себе то, чего я еще не знаю.
Линкольн, немного подумав, расплылся в улыбке.
— Я люблю рыбалку. Как и мой дядя, который так страстно увлекался ужением, что вырыл в имении пруд, где развел рыб. Как только я приехал в Англию, он немедленно повел меня туда и вручил удочку.
— Ничего не скажешь, неплохое занятие. К слову сказать, я и сам люблю посидеть на бережке.
— Еще бы! Имея такое великолепное озеро!
— Верно.
— Меня рыбалка неизменно успокаивает.
— Кстати, у меня прекрасные удочки. Можешь позаимствовать парочку, пока гостишь здесь.
— Спасибо, с удовольствием. Но, думаю, сейчас вы забросили крючок совсем не на рыбу. Что еще пытаетесь узнать?
— Неужели меня видать насквозь? — прыснул Локлан.
— Когда речь идет о вашей дочери, да. И кое‑что во мне может показаться вам интересным.
— Что именно?
— Вы все удивлялись, почему я говорю, как англичанин, — начал Линкольн.
— Но ты уже это объяснил. Вроде бы твои учителя выбили из тебя наш выговор, — Это не совсем точно. Вернее, просто короткое изложение.
— А более подробное?
— Никто не забывает язык, знакомый с рождения. А первые десять лет я провел неподалеку отсюда. Он по‑прежнему в моей душе, столь же живой, как в детстве.
— Что‑то я не понимаю.
— В меня насильно вбили английское произношение. Дядя нашел превосходного наставника. Относясь к английскому как к совершенно незнакомому языку, я смог освоить нужные интонации. Дядя был доволен, гувернер был доволен, наставники были довольны. Все, кроме меня, но это неважно.
— Похвально, но, думаю, ты еще не перешел к делу.
— Похоже, и меня видать насквозь, — хмыкнул Линкольн. — Но поскольку я все еще предпочитаю родной говор, то и держу под контролем каждое произнесенное слово.
— Никаких ошибок по рассеянности?
— Ни одной.
— Невозможно.
— Нет, просто сложно, но возможно, если постоянно следить за собой.
— Хочешь сказать, что эта самодисциплина, которую ты развил в себе, распространяется и на все твои поступки? И что с ее помощью ты даже можешь подавлять свою вспыльчивость?
— Совершенно верно.
— Да ни один мужчина не может все время сдерживать свои эмоции! — отмахнулся Локлан.
— Я не говорю, что не способен рассердиться. И хотя последнее время гневался гораздо чаще, чем за последние десять лет, поскольку в мою жизнь снова ворвались Макферсоны, но если даже разозлюсь по‑настоящему, вы все равно об этом не узнаете.
Последняя фраза была произнесена с таким отчетливым шотландским выговором, что Локлан снова зашелся смехом, но тут же опомнился, сообразив, к чему клонит Линкольн.
— Хочешь сказать, что тебя не заставишь сорваться? И что прошлое никогда не повторится?
— Видите ли, я многое хотел бы забыть. Боль. Ужас. Ярость, хотя с той поры она никогда не достигала такой степени. А вот отчаяние… иногда я чересчур к нему близок.
Локлан снисходительно улыбнулся:
— Вижу, ты искренне веришь в то, что говоришь. Но я твердо знаю, что у каждого человека есть предел, за которым он ломается, Ты рано достиг своего, когда был совсем мальчишкой, и с тех пор овладел собой настолько, что считаешь, будто это никогда не повторится. С одной стороны, это успокаивает, с другой — еще больше затрудняет принятие решения.
— Видите ли, — вздохнул Линкольн, — вряд ли есть способ доказать, что я так же нормален, как вы.
— Вижу, — кивнул Локлан. — Вернее, начинаю видеть. Но не оставляй надежд, парень. Мне нужно хорошенько подумать.
Глава 47
Мелисса была чрезвычайно раздражена собой, вернее, своим телом, которое так коварно подвело ее, что каждый день казался мукой. Она всегда гордилась тем, что вскакивала с одра болезни едва не на следующий день, а вот теперь температура никак не хотела спадать. Хуже всего приходилось по ночам. Мало того что простыни и наволочки можно было выжинать, кошмары снова стали ее преследовать. И в каждом из озера являлся дракон. Она просыпалась в поту и с колотящимся сердцем.
Прошло четыре дня. Почти все выздоровели, а она все никак не могла подняться. Но с нее хватит. Она станет держаться подальше от всех, чтобы никого не наградить болезнью, но в постели больше не останется.
Возможно, Мелисса была бы куда терпеливее, признай ее семейка, что ошибалась насчет Линкольна. Тогда девушка спокойно оставалась бы у себя в комнате, обдумывая детали предстоящей свадьбы, вместо того чтобы гадать, состоится ли она вообще.
Правда, они всегда могут сбежать. Но уж очень не хочется венчаться тайком, даже думать об этом неприятно. И она верит в родителей, верит, что они увидят истину. Наверное, следовало бы поговорить по душам с отцом. Нет, сначала с матерью. Кимберли наверняка знает, готов ли Локлан принять решение.
Но прежде Мелисса должна знать, что произошло в те дни, пока она была прикована к постели. Держится ли еще Линкольн? Она так волновалась, что без ее поддержки, находясь в окружении врагов, он захочет сдаться и уехать, чтобы навсегда забыть о ней.
И теперь она направилась на поиски Линкольна. К сожалению, оказалось, что этим утром его никто не видел. Наконец Джонни сообщил, что он ушел на рыбалку.
— Куда? — удивилась она.
