– Держать дистанцию… Есть у вас связь слева?
– Что?
– Есть у вас связь слева?
– Вон они идут.
Тяжело дыша, отдуваясь и чертыхаясь, они колонной по двое продвигались по темному лесу. Угрюмый ельник и низко нависшие облака усугубляли ночной мрак. В сапогах хлюпала вода. Мокрая жесткая одежда липла к телу и дымилась от его живого тепла. Шатаясь от усталости и голода, каждый неотрывно смотрел на покачивающуюся впереди темную фигуру. Никто не думал о том, откуда и куда они идут. Их конечная цель была им неизвестна. Каждый шаг, который они делали, требовал от них полного напряжения сил и поглощал все их внимание: «Осторожно, кочка… яма… кустарник».
Где-то далеко гремел бой, но они не прислушивались. В глубине души они надеялись, что автомат идущего впереди разведчика будет молчать, что противник далеко и уйдет еще дальше. Лучше всего, если в самую преисподнюю. Временами они тешили себя надеждой, что впереди вдруг окажется дорога, у которой их ожидают палатки и походная кухня.
Неужели только одни сутки миновали с тех пор, как они выступили из деревни?
Прошлой ночью они выбили противника с позиций. У них мало что осталось в памяти о рукопашной схватке, прошедшей в темноте. Стрельба, свист пуль, вспышки дульного пламени. Кто-то звал санитаров, и только утром они узнали, что попало в Лехтинена из соседнего взвода. «Так, так, значит, и Лехтинен тоже».
Они видели также нескольких убитых солдат противника и сняли с них красные звезды, хотя было темно и шел дождь. Весь следующий день они шли вперед, время от времени останавливаясь, не зная, где и зачем. Они перенесли без потерь несколько артиллерийских и минометных обстрелов. Последний раз горячую пищу им выдали вчера утром. По своему опыту они уже знали, что следующая кормежка будет неизвестно когда, и поэтому разделили хлеб на две порции: эту я съем, а эту припрячу. Потом они стали понемногу отламывать кусочки от припрятанной порции и, наконец, решили: «Чего его дальше беречь?» А после этого началось:
– Есть у кого кусок хлеба в обмен на полсигареты?
– Нету. Вчера был, да весь съеден.
– Нету хлеба, но я не так уж и голоден.
Такой ответ считался отменной шуткой.
Сахар у них растаял под дождем. Они соскребли сырую вязкую массу со дна сумок и съели, но голод не утих.
Вечером они свернули с дороги в глухой лес и теперь шли, не зная, куда и зачем их ведут.
– Есть связь?
– Носильщикам смениться!
– Я нес гораздо дольше.
– Не ври!
– И кто это выдержит!
– Да не нойте вы, тряпки! Давай сюда станину.
– Это сказал Лехто.
Один из солдат задел плечом еловую лапу, она хлестнула по глазам сзади идущего.
– Осторожней, черт проклятый!
– Разуй глаза и помалкивай.
– Только не затевайте склоки.
Такие перебранки никогда не вызывали ни драки, ни даже враждебности. Как только причина – утомление и нервное напряжение – снималась, мгновенно забывалось и недовольство, как будто его никогда и не было.
Коскеле ехидных замечаний выслушивать не приходилось. Он носил пулеметы бессменно, помогая всем отделениям поочередно. Поначалу некоторые для виду возражали, хотя в действительности были рады помощи. Лехто не хотел отставать от Коскелы и носил пулеметы так же, как он.
– Где пулемет второго отделения? Теперь я понесу его, – сказал Коскела.
– У Мяятти.
– А где Мяяття?
– Мяяття-я-я-я!
– Только что шагал тут.
– Вперед… Сейчас не до поисков.
– Ясное дело, вы оторвались от него, чтобы не нести пулемет, и он заблудился! – бушевал Хиетанен.
– Придержи язык, у нас каждый уже нес по разу! – вскинулся Сихвоиен.
Пр-р-р-р-р-р…
Длинная очередь из автомата положила конец спору.
Они опустились на колени, дрожа всем телом, сердца учащенно бились.
– Что там?
– Русские, что ж еще.
– Вот и пуля уж в дерево шлепнула.
– Пулеметы на позицию!
Они потащили пулеметы в стрелковую цепь. Пулемет второго отделения отсутствовал, и Лахтинен уже хотел было отправиться на поиски Мяятти. Будучи добросовестным командиром отделения, он считал себя виноватым в исчезновении солдата. Однако Коскела удержал его:
– В таком лесу, да еще в темноте, его не найдешь. Он заслышит стрельбу и придет сам.
Лишь одиночные выстрелы доносились время от времени со стороны противника, и пулеметчики отвечали на них так же лениво. Коскела шепотом сказал:
– Насколько мне известно, мы должны обеспечивать этот фланг. Возможно, что время остановки растянется. Мы выставим часовых, которых будем сменять каждые полчаса, а сами отойдем чуток назад. Так будет лучше.
Предложение пришлось солдатам по душе. Выставили часовых, остальные собрались чуть поодаль, под большой елью. С ее лап капало. Веточки черники и папоротники стряхивали воду на и без того уже мокрые башмаки. На небе начали появляться бледные пятна, и солдаты стали смутно различать лица друг друга. Некрасивые это были лица, грязные и заросшие. Глаза смотрели не видя и без выражения, вокруг рта залегли суровые, горькие складки. Неужели это был рассвет всего лишь четвертого дня войны?
Солдаты кутались в шинели, но холод не давал им заснуть. Если стрельба усиливалась, они испуганно вскакивали и вопросительно глядели друг на друга, но, когда стрельба стихала, снова ложились, и лихорадочный блеск в их глазах угасал.
Дождь перестал; небо все более светлело. Налетавший ветерок стряхивал капли с веток. На их мокрую одежду налип десятилетиями накапливавшийся сор с хвойной подстилки под елью. Какая-то птица робко начала свой концерт; где-то бухала артиллерия.
Рахикайнен стоял, прислонившись к еловому стволу, и смотрел на носки своих промокших башмаков, шевеля пальцами ног так, что между ними хлюпала вода. Красивым мягким голосом он запел:
Обычно, когда усталые солдаты только и искали повод, чтобы сорвать на ком-нибудь свою злость, они запрещали напевать или насвистывать, но сейчас никто не мешал Рахикайиеиу петь. Его даже слушали с удовольствием – такой мягкий и красивый был у него голос. Все же Лехто положил конец его пению. Посмотрев на выигранные в карты часы, он сказал:
– Пойди смени Ванхалу и Сало.
– А что, уже моя очередь?
– Да.
– Черт побери. Ясное дело: без меня путешествие в Москву не состоится.
С недовольным видом оп вскинул винтовку на плечо и вместе с Сихвоненом отправился на позиции.
