этой телефонистке-провинциалке?
– Немцы поразительно быстро продвигаются вперед, – сказал адъютант, вспоминая последние известия. – Мы даже в наших самых дерзновенных мечтах не могли надеяться на это.
– В мечтах – нет, но есть еще и расчеты. У немецкого военного командования золотая традиция: оно не надеется, оно рассчитывает. У русских единственный козырь – равнодушная или безразличная стойкость священного бурого зверя. Но значение этого фактора уменьшается по мере того, как война приобретает все более технический характер. А в этом с немцами никто тягаться не может.
Майор охотно рассуждал о войне и военных действиях с «научной» точки зрения. Он прочел много книг по военному делу и был заядлым германофилом. Научность его мышления была столь неподдельна, что в нем даже можно было обнаружить небольшой проблеск духовности. Он был склонен мыслить абстрактно и из частных деталей делать общие выводы.
Майор Сарастие был высок ростом и шагал несколько тяжело и неуклюже, как все крупные мужчины. Крепкий затылок и волевое лицо свидетельствовали о силе и здоровье. Время от времени он щелкал по голенищу ошкуренной лозиной.
Лежавшие у дороги пулеметчики все как один старательно посмотрели в сторону, чтобы не отдавать майору честь. Они еще не научились чувствовать себя при этом свободно. Майор остановился и спросил у них:
– Вы получили еду?
– Так точно, господин майор, – ответил Сало, поднявшись и став по стойке «смирно».
Майор и без того знал, что его люди уже накормлены, но в такой вечер командиру подобает задавать благодушные вопросы. Он провел весь день в крайнем напряжении, ибо известия о ходе боя, приходившие одно за другим, вначале не сулили ничего хорошего. Потери быстро возрастали, а линия фронта все еще не была прорвана. В общей сложности в этот день в батальоне погибло более ста человек, и, чтобы не сообщать об этих тяжелых потерях, он прогуливался теперь по деревенской дороге. При этом майор был преисполнен чувства собственной значимости. У него было ощущение, будто бы его жизненные силы возросли вдвое, и он вошел в такую хорошую форму, что теперь с нетерпением ожидал, когда можно будет перейти к выполнению новой задачи. С солдатами, с «этими носителями исконно финских черт», он заговаривал благодушно-доброжелательно.
– Так, так. А курево у вас есть?
– Конечно, есть, господин майор, – ответил Сало, но тут в разговор вмешался Хиетанен:
– Курим цигарки из махорки.
– Вот как. И каково же это на вкус?
– Самосад, господин майор. Самосад он и есть самосад.
– Да, это верно. Ну ладно, отдыхайте как следует. Силы вам еще понадобятся.
– Посмотрите на эти бедра, – сказал Рахикайнен, едва майор отошел. – Как она выступает, загляденье, да и только! Но простому солдату тут надеяться не на что. Росточек сантиметров сто шестьдесят, а сколько сладости на них приходится, братцы. Но Рахикайнену ничего этого не достанется. Разве это справедливо? Одним с лишком, другим ничего.:
– Легкий походный матрас, модель восемнадцать, – сказал кто-то.
– Был бы я генерал, я бы устроил со всеми ними бордель, – продолжал Рахикайнен. – А билеты раздавал бы по солдатскому жалованью.
Эта мысль так увлекла его, что он почти серьезно добавил:
– Какие дела можно было бы проворачивать с этими билетами!
– Ха-ха-ха! Уж Рахикайнен развернул бы дело! Покупать – да, покупал бы. Но чтобы он их продавал – этого, братцы, вы бы не дождались.
Тем временем появился Риитаоя с ящиками патронов. Покраснев и улыбнувшись своей детской улыбкой, он сказал:
– Там на перевязочном пункте, у дороги, лежат мертвые. И Кауконен среди них. А еще человек десять из второй роты. Священник разламывал их личные знаки. Знаки на случай смерти И лошади там же, убиты снарядом. А еще несколько солдат из обоза. И один раненый, так тот все кричал: «Простите… простите…» Кричит, а потом остановится и начинает говорить страшные вещи, а потом опять кричит…
Лехто вне себя от ярости отвернулся от Риитаои, но остальные смотрели на него добродушно. Его наивность отбивала охоту глумиться над ним. Рахикайнен спросил:
– Какие страшные вещи?
– Боюсь сказать.
– Умирающий не боится, а ты боишься?
– Иисус Христос… сатана…
Риитаоя вновь засмущался, выговорив эти слова, но Рахикайнен беспечно сказал:
– Видать, для верности просил прощения у обоих.
– Не говори так. У санитаров были слезы на глазах.
– Слезами тут не поможешь, здесь нужна грубая солдатская песня.
Тут появился Миелонен и крикнул:
– Готовьтесь!
– К чему?
– А к походу. К походу!
– К какому походу? Куда мы идем?
– Атаковать, атаковать. А ты думал куда? Домой?
– Не может быть! Господи, неужто мы единственный батальон у финской армии?
– Теперь не наша очередь!
– Мы свое выполнили. Пускай теперь идут другие части. Куда девались солдаты из резервного полка, те, что шли сюда?
– Я не командир полка. Я младший сержант. Но таков приказ сверху.
– Это майор зарабатывает себе повышение. Чертов вояка! Наверно, опять просил, чтобы поставили нас вперед.
Хиетанен тоже был недоволен, однако положение заместителя командира взвода обязывало его принять какие-то меры для выполнения приказа. Он недолго раздумывал над тем, что сказать солдатам, здравый смысл подсказал ему верные слова. Конечно, юмор, которым он воспользовался, был юмором висельника, но все-таки он был наиболее подходящим в этой ситуации.
– Приготовиться умереть за родной дом, веру и отечество! Вещмешки на спину! «Он поднял лапу и дерется: опять медведь финляндский бьется».
– А фон Дёбельн смотр производил, – хихикнул Ванхала, вскидывая вещмешок на спину.
В отделении Лехто не роптали. Увидев, как их командир, ни слова не говоря, взял винтовку на плечо, солдаты поняли, что надсаживать глотки бесполезно. Хиетанен заметил, что кое-кто из солдат ухмыляется в ответ на его слова, и продолжал:
– Хотя бы и фон Дёбельн… Чего вам еще не хватает? Сумки для хлеба полны сахару. Мы молодые герои Финляндии, нами можно любоваться. Про нас будут слагать песни в назидание потомкам. Ради всего этого стоит шагать хотя бы и в вечность.
– Наверное, стараешься заработать лычку?
– А тут все стараются вот уже несколько дней.
– Колонной по два на дорогу выходи!
Все небо затянуло облаками. Вдали грохотала артиллерия, дульное пламя огоньками вспыхивало на сумеречном горизонте. Уже падали первые капли дождя. Дорога шуршала под сотнями ног, солдаты шли колоннами во все сгущающейся ночной тьме.
Глава четвертая
