Карилуото.
– Будет вам, ребята. Не надо по таким пустякам трепать себе первы. Теперь все позади, скоро доставят еду.
– А чего он на меня наскакивает? Я ему пару не поддавал.
Они разошлись каждый в свою сторону, ибо частям был уже дан приказ собираться. Как только спало напряжение, настроение солдат сразу же выровнялось и события дня представились им теперь даже в смешном свете. О павших почти не вспоминали, были рады тому, что сами остались в живых.
Когда взводы собрались на дороге, Карилуото сказал Коскеле:
– Я еще не успел поблагодарить тебя за доброе дело. Ты спас положение. Без тебя у меня ничего бы не вышло.
– Совсем недавно это назвали бы злым делом.
Лицо Коскелы осветила довольная улыбка, но он быстро согнал ее и сказал серьезно:
– Твой взвод хорошо сегодня поработал. Молодцы ребята.
– Прямо не верится, что они новички.
Теперь настала очередь Карилуото улыбнуться от удовольствия, и он-то не спешил снова напускать на себя серьезный вид. Похвала Коскелы означала для него больше, чем мог бы предположить посторонний. За последние два дня Карилуого исполнился своего рода восторженным почтением к молчаливому прапорщику, которого он, как и многие другие офицеры, считал прежде несколько беспомощным и неуклюжим. К тому же Карилуото мог себе позволить признать заслуги этого человека, ибо если бросок связки гранат и был решающим событием того дня, то штурм дзота не уступал ему по отваге. Карилуото повел свой взвод в рукопашный бой, и это было для него окончательным доказательством того, что он способен справиться с возложенными на пего задачами.
Радостно оживленный, отправился он к своим солдатам, чтобы поблагодарить их:
– Знайте, ребята, сегодня мы обеспечили прорыв нашего батальона. Это сделала старая четверка. А Уккола из второго отделения хорошо поработал своим автоматом. Так держать, ребята!
Солдаты были довольны и больше не отпускали шуточек насчет прапорщика. Карилуото стал им ближе, приоткрыл дверь к их душам. На поверку выходит, не такой уж он дурак. Ну, конечно, много еще в нем этого петушиного задора. Посмотрите-ка, как важно он выступает!У походной кухни раздавали гороховый суп. Он был не хуже обычного, но, поскольку люди рассчитывали на особое угощение в честь победы, эти плавающие в серой воде гороховые шкурки наполняли их души горечью. Счастливые и гордые своей победой, но голодные, они надеялись, что смогут наконец спокойно и сытно поесть. А тут словно дубиной по голове огрели, предложив недоваренный гороховый суп. Повар с поварешкой снискал себе ругательства вместо благодарности.
– В их распоряжении был целый день, чтобы хотя бы суп сварить как следует, – сказал Рахикайнен, заглядывая в котелок. – А тут горошинка за горошинкой гоняется, подружки не находит.
Мякиля, стоявший возле походной кухни, откашлялся.
– В супе ровно столько гороху, сколько следует. Вот только горох не разваристый.
– Помолчи! Горох был бы мягкий, стоило только развести под ним хороший огонь. – Хиетанен зло вырвал свой котелок из рук повара.
– Нечего зря языки чесать. Мы здесь тоже валялись в грязи не хуже вас. Целый день под артиллерийским и минометным огнем. В первой роте повара убило. – Повар, разливавший суп, сердито огрызался, но заслужил лишь язвительный намек:
– Черта ли нам в том, что в первой повара убило! Вот если б это случилось у нас!
Только Ванхала не роптал и смиренно попросил добавки:
– Можно одной жижи.
Среди всеобщей злобы и презрения повар сумел оценить такую кротость. Он зачерпнул супу прямо со дна котла и налил котелок Ванхалы до краев. С трудом сдерживая улыбку, Ванхала поспешил уединиться и с аппетитом принялся за густой гороховый суп.
Брюзжание не прекратилось даже с приходом Ламмио, и тогда он сказал:
– Кому еда не нравится, может не есть. Это не обязанность.
После этих слов громкий ропот протеста прекратился, однако тихое брюзжание не оставляло сомнений в том, что думают люди:
– Если он появится на передовой, можно записывать его в покойники. Пуля достанет его – не спереди, так сзади.
– Ишь как вытянул свою кривую шею!
– Выродок проклятый. Черт длинноногий. Выпендривается, как вошь на гребешке, и еще пасть разевает, словно порядочный.
В третьем взводе шептались о чем-то с таинственным видом. В густом ольховнике шел дележ сахара. Хиетанен раскладывал куски на маленькие кучки.
– Давайте уговоримся, братцы: если кого убыот раньше, чем он съест свой сахар, то сахар достанется отделению. Чтоб не ссориться потом, – сказал Лахтинен.
Сквозь хруст и треск послышались одобрительные возгласы.
Кто-то сказал:
– Нас теперь долго не введут в дело. Мы хорошо поработали сегодня.
– Не особенно на это рассчитывай, – сказал Лахтинен. – Сегодня все части порядком потрепало. Шуму и звону было столько, что весь свет ходуном ходил. Ты сам видел, как досталось ребятам из второго батальона.
Лахтинен попытался расхолодить своих не в меру воодушевленных однополчан. Оп не то чтобы хотел преуменьшить свершенное солдатами, но, верный своей привычке, непременно стремился добавить ложку дегтя в бочку общей радости.
– Если ровно не разделится, остаток мой, – сказал Рахикайпеи. – Я нашел мешок.
– А другого там ничего не было?
– Была пара крыс и мешок капусты. На что нам капуста? Ее слишком долго варить.
– Была бы у нас пшеничная мука и масло, можно было бы напечь оладий.
– Да, и еще бы ягодное варенье.
– Перестаньте! Мне от таких разговоров дурно делается.
Они скрутили цигарки из махорки, найденной в карманах убитых неприятельских солдат, и закурили, лежа на траве и болтая меж собой. Все казалось таким мирным, словно никакой войны не было и в помине. Пейзаж вокруг этой глухой деревни был прекрасен. На лугах пестрели яркие цветы, от высокой травы исходил крепкий аромат. Свежий вечерний воздух приятно освежал. По небу широкой грядой плыли облака: собирался дождь.
– Эй, ребята! «Лотты»!
– И командир!
По дороге шагал командир батальона в сопровождении адъютанта и двух «лотт». Осмотрев поле боя, адъютант сфотографировал «лотт» рядом с трофейным минометом. Потом они наткнулись на убитых русских, и «лотты», брезгливо наморщившись, проговорили:
– Фи, какие безобразные. Ах, как ужасно! – добавили они, наткнувшись на человека, у которого осколком вырвало мозг. А при виде санитарных автомобилей, доставлявших раненых второго батальона в полевой госпиталь, заметили: – Ах, бедняжки, какие муки им пришлось испытать!
– Не было никакой возможности отправить их раньше, – сказал командир батальона.
– Вторая рота сама на время попала в окружение, когда перерезала дорогу.
– Да, война – это ужасно.
Одна из «лотт», Райли Котилайнен, вспомнила, что она женщина и что ей как бы положено повздыхать над увиденным. В действительности же душой она была далеко от всего этого; ее внимание было всецело занято адъютантом- видным офицером с тонким обхождением, очень образованным и владевшим четырьмя языками.
Был ли он тем самым офицером ее мечты, ради осуществления которой она, Райли Котилайнен, и стала фронтовой «лоттой», одураченная мифом о «лотте»- героине, раздутым Зимней войной и слабоумными иностранными корреспондентами, проявив патриотизм, который пять лет в средней школе вбивали в голову
