деле это касалось их всех. Этот случай и последовавший за ним спор пробудили в Коскеле чувства, которые, мнилось ему, были погребены в снегах Зимней войны. Он стремился тогда позабыть про смерть – свою и чужую, чтобы обрести душевный покой. Этим покоем он дорожил и был теперь зол оттого, что его снова отняли у него. Как ни огрубел он, все же в глубине души считал войну величайшим безумием. Да, Коскела воевал, причем лучше многих других, но всякий мерзкий поступок или похвальба убийством пробуждали в нем обвинителя. Он старался делать свое дело, забывая про безумие, но теперь его внутренний покой был нарушен. Вот почему он так быстро шагал на несколько метров впереди своих людей. Однако его учащенное дыхание скоро выровнялось. Он успокоился. То, что его угнетало, бесследно улетучилось, и он снова стал прежним Коскелой. Он, пожалуй, глубже всех ощущал низость поступка Лехто, и тем не менее всего через несколько минут это перестало его мучить. Таким образом, кануло в прошлое еще одно деяние, которое никого ничему не научило, и люди молчаливо одобрили его уже тем, что перестали о нем думать.
Подавленное настроение все же владело ими еще некоторое время. Лехто был мрачен и, если кто- нибудь случайно встречался с ним глазами, отвечал упрямым взглядом. Он сам отправился сменить часового, который из-за инцидента простоял на посту больше положенного. Хотя по лесу время от времени пролетали пули, Лехто стоял за пулеметом, выпрямившись, куря махорочную цигарку длинными частыми затяжками. Карилуото приказал ему уйти в укрытие, но он лишь скривил губы в презрительной и жесткой усмешке.
Рахикайнен и Сихвонен вернулись с поста.
– А вы тем часом съели свой неприкосновенный запас?
– Съешь и ты свой.
– Я разговелся еще тогда, когда мы подошли к границе.
– Можно было догадаться.
– Ну так и чего же ты не догадался? Вы убили руса?
– Не он первый.
– Да я и не думал их считать, приятель. Болтаю просто так, чтобы согреться.
– А он так боялся, – еще раз проговорил Хиетанен.
Страх пленного был для него как бы мерой человечности, с которой к нему следовало подойти. Иными словами: мерой сострадания, которое пленный, естественно, пробуждал. Таково было то инстинктивное чувство, которое испытывал Хиетанен.
– Они всегда боятся, что их расстреляют, если они сдадутся, – сказал Сало.
– Ну и что? Разве его не расстреляли? Он боялся не напрасно, – как бы невзначай заметил Рахикайнен, выкапывая сахар из своего противогаза. – Ваш сахар пропал. А я придумал хранилище, где он остается сухим.
Кое-кто рассмеялся над его словами, комизм которых постепенно доходил до них. Простота Сало была общеизвестна; он доверчивее всех проглатывал то, чем пичкала солдат официальная пропаганда. Однако в данном случае ситуация казалась особенно забавной. Сало и сам заметил это и начал оправдываться:
– Но ведь ему все-таки не выкололи глаза, не вырезали язык. И ведь Лехто сказал, что он хотел убежать. По законам военного времени в этом случае можно стрелять.
В этот момент они услышали, как часовой крикнул им:
– Пехота снимается. Трогаемся и мы!
– Сматываем удочки! -сказал Коскела, отправляясь в путь.
Солдаты последовали за ним, новые впечатления начали наслаиваться на старые, отодвигая их в никуда. Люди получили еще одну прививку против человечности.
Дождевые облака рассеивались. Солнце проглянуло сквозь их седеющие клочья, и серое утро засветилось, согретое его лучами. Мокрый лес засверкал, и идти стало приятнее, хотя от высокой травы брюки намокали до колен. Когда солнце начало пригревать, одежда солдат просохла, и чудесное свежее летнее утро рассеяло настроение тяжелой дождливой ночи.
Время от времени хлопал выстрел, впереди слышался шум мотора.
– Подходим к дороге, ребята.
Из кустов вышел парень с белой тряпкой в руках. За ним шагало еще человек двадцать. Они принадлежали к тем же рассеянным блуждающим частям, что и пленный, застреленный Лехто, а также люди, на которых наткнулся Мяяття. Хотя солдаты не знали общей ситуации, увидев пленных, они поняли, что произошло что-то серьезное. Враг разбит, и пулеметный стрекот слышался теперь далеко впереди.
Они увидели дорогу. Солдаты выходили из леса осторожно, оглядываясь по сторонам, но вскоре убедились, что им ничто не угрожает. Взрыхленная гусеницами дорога уже подсохла на солнце. Едва они вступили на нее, как их нагнал дозор на велосипедах.
– Какой части?
– Егерский батальон. Противник далеко?
– Вон там, в ельнике, человек двадцать.
– Не придуривайтесь. Где ваш командир роты?
Старший в дозоре, лейтенант, слез с велосипеда. В каске, с засученными рукавами и болтающимся на шее автоматом, он имел очень воинственный вид. Под стать ему были и его люди. Они резко отличались от зачуханной пехоты и, очевидно, вообще мнили себя отборными войсками.
Карилуото прибыл на место и с воодушевлением приветствовал незнакомого офицера:
– Что нового? Какова ваша цель?
– Онежское озеро. Ближайшая – Лоймола. Вы командир роты? Мне сказали, что здесь я встречу части вашего полка, и приказали наладить с вами связь.
– Нет, я не командир. Он там, за поворотом, со вторым взводом. Его фамилия Аутио.
Карилуото пребывал в прекрасном расположении духа и испытывал своего рода дружеские чувства даже к этому совершенно незнакомому ему лейтенанту. В это утро он был настроен по-праздничному. Он знал, что прорыв удался и теперь готовится поход в Карелию. Он разговаривал с лейтенантом и выпытывал у него всевозможные сведения так увлеченно, что не замечал, насколько тот серьезен: мысли лейтенанта были заняты предстоящей задачей, и он не был расположен к долгим разговорам. Однако это не мешало Карилуото продолжать беседу с прежним воодушевлением.
Егеря стояли, облокотясь на велосипеды, и смотрели на пехотинцев, лежащих у дороги. Рахикайнен подошел к ним и осторожно осведомился:
– У вас, наверное, нет походной кухни?
– Как так?
– Да, я вижу, у вас у всех котелки на головах.
– А у вас что, совсем нет касок?
– Нет. У нас только голод. У вас, наверное, есть хлеб?
– Немного. Сегодня ночью, перед отправкой, нам раздали сухой паек.
Рахикайнен полез в бумажник.
– Сколько кусков дадите за кокарду?
Егерь запустил руку в карман и достал целую пригоршню красных звезд.
– Ты небось думаешь, что мы новички?
– Смотри ты! Я столько еще не набрал. Пришлось в перерывах воевать. А за командирские петлицы что дашь?
– У меня и они есть. Треугольники.
– Это знак различия обыкновенного младшего командира.
– Меняемся! Два треугольника вот за эту продолговатую штуку.
– Нет. Что значит младший командир против старшего? Вот если дашь три куска хлеба…
– Два.
– Покажи, какой толщины.
Егерь достал из сумки галету.
– Такие тоненькие!-сказал Рахикайнен презрительно и сделал такое лицо, как будто потерял всякий интерес к сделке. – Три куска, за меньшее не отдам:
